Александр Серафимович - Железный поток. Морская душа. Зеленый луч

Что еще сказать о «Железном потоке»?

Превосходно откована булатная сталь этого эпического произведения. Полвека в непрерывном сражении — и ни одной выщерблины. Не каждой книге суждено выдержать столь суровое испытание временем, найти добрый отзвук в сердцах сменяющихся поколений, остаться вечно молодой, необходимой, вызывающей чувство доверия и любви к ее автору…

Александр Серафимович пришел к «Железному», будучи уже сложившимся профессиональным писателем.

Его произведения, как уже говорилось, были не только замечены, но и горячо одобрены Толстым и Горьким, Короленко и Успенским.

Зорко вглядывался Серафимович в глубины народной жизни, выбирал с мудрой последовательностью образы и характеры. В поисках прекрасного он внимательно вслушивался, вдумывался, запоминал, отбрасывал все лишнее. Мне приходилось неоднократно наблюдать его в беседе. Он наклонялся к тебе, сутулился, тяжелые кисти рук лежали на коленях, глаза чуткие, пристальные, пытливые, и только — на тебя, никуда больше. Казалось, он не просто слушал, но и читал твою душу, ощупывал, проверял, отыскивал то, что собеседник не мог полностью выразить словами. Сам говорил мало. Но — поразительное явление! — уходя от него, ты уносил ворох мыслей, огромный запас впечатлений. Ты досказывал за него, превращал его жесты, пожатие руки, прищур глаз, улыбку и даже дыхание в нечто вполне вещественное, осязаемое. И главное — ощущал надежное, ободряющее.

Он никогда не подавлял своим авторитетом, не позировал, не кичился, не торопился тебя спровадить. Иные объясняли это тем, что у него не было должностей, ему некуда, мол, спешить, его не ждали какие-либо важные служебные заседания… О нет, отнюдь не в этом дело! У него была величайшая из должностей на земле: он был Писатель и Человек. Навстречу ему распахивались сердца людей. Мог ли он написать «Железный поток», будучи самоуверенным, торопливым, надменным?..

Епифан Иович Ковтюх, человек героической и трагической судьбы, много и доверительно беседовал с Серафимовичем. Кроме первой встречи у Сокирко, когда они проговорили до утра, были еще свидания. Писатель пытливо изучал этого человека, его характер, волю, видел его в соломенном брыле и опорках во главе темпераментной, взбудораженной массы. Таким и только таким должен быть человек, сумевший взять в крепкие руки стихию, осилить ураган.

Серафимович не ограничился только беседами с Ковтюхом, он встречался с участниками похода, выпытывал их, разбирался в полученных сведениях с разных сторон, устраивал перекрестные «допросы», пользовался записками и дневниками. Но главное направление своего повествования он определял сам, и здесь у него была ясная цель — показать, как стихийная и подчас даже анархическая масса в конце концов подчиняется твердому большевистскому руководству, понимает свою роль и ответственность и из многочисленных ручейков превращается в железный, целеустремленный поток.

Как впоследствии и Фадеев в «Разгроме», Серафимович сумел отыскать героическое в поражении, подвести логически обоснованный победный итог, зиждущийся на доверии масс к партии, к ее организующей, несокрушимой воле.

Благотворно заразителен мужественный пример Серафимовича. Так, Всеволод Вишневский с присущей ему бойцовской страстью поразил ревнителей литературных канонов, назвав свою пьесу «Оптимистической трагедией». Ведь в его пьесе также действует поначалу нестойкая, полуанархическая матросская масса, позже прозревающая и делом доказывающая преданность революции.

«Товарищи! — произносит в „Железном потоке“ здоровенный, плечистый матрос, весь увешанный ручными бомбами, двумя револьверами, патронташем, с хриповато-осипшим голосом, в котором и морской ветер, и соленый простор, и удаль, и пьянство, и беспутная жизнь. — Вот мы, матросы, революционеры, каемся, виноваты пред Кожухом и пред вами. Чинили мы ему всякий вред, когда он спасал народ, просто сказать пакостили ему, не помогали, критиковали, а теперь видим — неправильно поступали. От всех матросов, которые тут собрались, низко кланяемся товарищу Кожуху и говорим сердечно: „Виноваты, не серчай на нас“».

А ведь трудно доставалась писателю эта покаянная речь матроса на митинге, завершающем эпопею. Не сразу он подошел к ней. Пришлось подробно расспросить участников, как же повели себя в конце концов матросы, поняли или нет Кожуха, повинились ли перед громадой за свои ошибки, продиктованные даже не злым умыслом, а разудалой стихийной силой. Вспомните, так повела себя масса и у Вишневского, фактически следовавшего по стопам патриарха нашей советской литературы.

Еще раз обратим внимание на то, что писатель шел по линии наибольшего сопротивления, создавая образы действующих лиц. Мне и нашему постановочному коллективу, два года работавшему над экранизацией «Железного потока», стали ясными емкость и обширность разных характеров, обрисованных, казалось бы, скупыми строчками текста.

Подумайте, к примеру, над тем, сколь значительна такая символическая пара, как Степан и его жена в драматическом эпизоде гибели ребенка! Или — лирические Приходько и Анна. И нисколько не комична Горпина и ее муж, старый крестьянин, «здоровенный старина, насквозь проеденный дегтем, земляной чернотой, и руки, как копыта». А как трогательны его слова на митинге в конце перенесенных мучений, они открывают душу простых тружеников:

«— Побилы коняку, сдох!.. Все потеряв, що на возу, пропало. Ногами шли. Шлею зризав и ту покинув; самовар у бабы и вся худоба дома пропала, а я, як перед истинным, — и заревел стоеросовым голосом — Не жали-ю!.. нэхай, нэ жалко, нэхай!.. бо це наша хрестьянская власть. Без нэи мы дохлятина, як та падаль пид тыном, воняемо… — и заплакал скупыми слезами».

Каждый образ у Серафимовича продуман, скупо и вместе с тем емко обрисован, выражен действием, каждое слово хватает за душу, выражает глубокую мысль.

«Железный поток» — сгусток революционного оптимизма: его герои — идеал для подражания и самосовершенствования. Принципы, заложенные в этом замечательном произведении, и ныне действенны. Такие книги вселяют бодрость, пронзительную сыновью благодарность к подвигам дедов и отцов, желание быть лучше и отзывчивей, идти на любые испытания во имя великой цели.

Соболев писатель-маринист. Его творческая стихия — море. Люди, связанные с морем, его герои. Любовь писателя к морю началась еще в ранней юности и прошла через всю его жизнь.

Он родился вдали от морей и океанов, в Сибири, в том краю, где шумно вытекала из Байкала широкая и буйная Ангара. Но ведь и Байкал это тоже море — огромное, только пресноводное, и не случайно в детстве Байкал, как и Ангара, пленил впечатлительное сердце мальчика. Не раз предпринимал он путешествия по широким просторам загадочного озера, по его лесистым, девственным берегам.