Юрий Смолич - Мы вместе были в бою

Она только видела, что ее тянут через базар. У лавок и рундуков сгрудились люди в крестьянской одежде — мадьярки в черных платках до плеч и украинки-горянки, одетые так же, как она. А ее все тащили по земле и о чем-то спрашивали, но она ничего не могла разобрать. Ее били снова, и она поняла, что ее могут убить. А этого нельзя допустить, — она должна жить, раз уж она не сгорела и осталась в живых после того, как подожгла бензин. Наконец Мария поняла, что ее спрашивают, кто она и почему бежала. Усатый полицай доказывал другим, что, вероятно, именно она и совершила поджог, — ведь она бежит как раз оттуда, где произошел взрыв, и ничего не хочет отвечать.

Только тогда к Марии вернулось сознание.

Она крикнула:

— Я шла на базар… а тут как ударило… я сильно испугалась!

Унтер остановился. Объяснение было вполне правдоподобно. Мария поднялась. Но в тот же миг на нее снова градом посыпались удары. Она закрыла лицо руками, стиснула зубы — нужно все вынести, только бы сохранить жизнь, чтобы снова и снова жечь цистерны, убивать фашистов, отомстить за Яна Пахола, победить…

И она крикнула:

— Моя сумка! Там был сыр! Ой, горе мне, я потеряла мой сыр!

Унтер перестал бить. Он снова спросил, откуда она.

Еле дыша, Мария прошептала окровавленными, разбитыми губами:

— Из-под Репеды я…

Так она и должна была отвечать, если ее спросит патруль. Репеда — ближайший пункт, откуда начинались селения горцев, и это было последнее село, из которого еще ходили на базар в Мукачев.

Полицай вытер окровавленную руку, потом потащил Марию к какой-то группе крестьянок, в страхе сбившихся у базарного рундука.

— Это ваша девка? — крикнул унтер. — Из вашего села?

Люди молча глядели на избитую Марию.

— Есть люди из-под Репеды? — снова крикнул унтер.

— Айно [2] Да, так (на закарпатском наречии). , — ответило несколько человек.

Мария со страхом глядела на крестьян.

— Это ваша девка? — повторил унтер.

— Наша! — раздался чей-то голос.

— Айно, наша! — подхватили еще голоса. — Мы ночью вместе вышли на базар…

Унтер толкнул Марию к толпе людей.

Мария стояла среди людей, которых она видела впервые. И люди эти никогда ее не видели. Но они признали ее своей…

Солнце уже поднялось с востока над Берегами.

Стахурский никак не мог избавиться от тревожного чувства: словно он спешит на помощь Марии — торопится, чтобы выручить ее из беды.

Марии же никакая опасность не угрожала, и не было оснований опасаться за ее благополучие. Не так давно Стахурский получил от нее телеграмму, в которой она восторженно извещала, что вот уже месяц находится в пустыне и пробудет в экспедиции до осени. Полгода пребывания в Казахстане сделали Марию еще более жизнерадостной, новые места стали ее родными. В одном из последних писем она писала: кто раз побывал в Средней Азии, тот уже никогда не забудет ее чар. Привольное житье в геологической разведке ей было по душе. И она была в полном восторге, что возвратилась к своей профессии географа, открывателя новых земель…

И все же тоскливое чувство не покидало Стахурского.

Его душевное состояние сейчас во многом напоминало то, в котором находился и он, и все бойцы партизанского отряда осенью сорок четвертого года, — там в Закарпатье, когда они в то прозрачное, раннее утро в конце августа увидели густую черную тучу над окутанным голубым предрассветным туманом Мукачевом. Эта черная туча точно кипела, а багровые сполохи и оранжевые отблески новых взрывов, следовавших один за другим, прорезали ее и взвихривали, как горячую смолу, бурлящую в гигантском голубом котле.

Они стояли тогда все вместе над обрывом и смотрели на эту оргию черного дыма и яркого пламени, кидали вверх свои шапки и оглашали неистовым «ура» тишину Карпат. Мария и Пахол сожгли бензин вражеской базы горючего!

Но прошел долгий день, день сборов в дорогу и ожидания героев, наступила ночь, а Мария и Пахол в лагерь не пришли. Тогда всем стало ясно, что произошло несчастье: или отважные разведчики погибли во время выполнения задания, или они попали в лапы гестаповцев. Тоска и уныние охватили всех.

Ночью Стахурский с двумя партизанами из Мукачева отправился в разведку. Они пробрались на окраину города, чтобы разузнать у жителей подробности о случившемся. Но толком им ничего не удалось добиться. Правда, в городе шли аресты, но хватали всех без разбора и все арестованные были местными жителями. Мария и Пахол, очевидно, не попали в гестапо, но погибли во время взрыва… С этим Стахурский и вернулся на рассвете в лагерь. Отряд уже двинулся, бойцы заслона — десять автоматчиков — еще издали заметили Стахурского на перевале и приветствовали его, подбрасывая шапки вверх. Только шапок было не десять, а одиннадцать. Одиннадцатая была шапка Марии. Мария была уже с отрядом. Она только что пришла из-под Репеды, куда ее вчера привезли, избитую и окровавленную, с Мукачевского базара репедовские «земляки».

Мария пришла, но про Пахола так ничего и не стало известно…

Вот тогда Стахурский и узнал это чувство тяжелой тревоги за судьбу товарища…

Сейчас Стахурский стоял посреди аэродрома. Беспредельная азиатская степь распростерлась вокруг до самого горизонта, только на юге волнистым гребнем маячили сады далекого города. Московский самолет доставил Стахурского сюда еще вечером, а рейсовый через пустыню на Балхаш придет только завтра. Но только что стало известно, что почтовый самолет отправляется отсюда через несколько минут в район копей, которые находятся совсем недалеко от стоянки геологоразведочной экспедиции. У Стахурского уже не было сил оставаться здесь до завтра — он должен скорее увидеть Марию! Желание этой встречи полгода тяготило его там, на днепровских берегах, оно бросило его теперь за тысячи километров, привело сюда, и он уже не мог больше сидеть ни одной минуты. Мария была совсем близко — несколько сот километров полета над пустыней.

Пустыня, впрочем, оказалась совсем не такой, какой ее рисовал в своем воображении Стахурский. Не было безграничных желтых песков, волнистых барханов, не завывал ураган. В гулкой тишине и какой-то хрустальной прозрачности сияло солнце, и казалось, что светится весь мир. Буйные травы и мириады цветов заполнили бескрайные просторы. Это была не пустыня, а степь — пышная, благодатная, в ярком, цветистом убранстве. Над землей царила радостная весна, и через несколько часов Стахурский увидит Марию!

На зимние каникулы Стахурский так и не смог выбраться к Марии. Он все еще исполнял обязанности директора и не мог даже на несколько дней отлучиться по личным делам. Только сейчас, в связи с тем, что директор был, наконец, назначен, Стахурский получил отпуск. И именно теперь он мог оставить институт, потому что летом ему предстояло с группой практикантов выехать на строительство в Донбасс. Тысячи молодых инженеров он еще не воспитал, но сотня в этом году уже будет, и нынешним летом Стахурский будет строить уже не один, а сам-сто.