Сергей Петров - Пора веселой осени

По второму телефону Андрей Данилович набрал номер механического цеха.

— Семен Дмитриевич, как — выложил ты стенку? Нет еще? Могу подослать каменщиков. А ты, знаешь что, выдели-ка мне на полдня двух слесарей. Да, да, только на сегодня. Значит, договорились? Вот и отлично.

— Ты жив там, Степанов? — поднес он к уху еще не остывшую трубку. — Подсылай на завод своих каменщиков и дуй давай в общежитие. Коль уж ты такой неизворотливый, так я тебе сам мигом двух слесарей доставлю.

Разговор с прорабом взбодрил его, а легкость, с какой все решилось, радовала. Теперь только присмотреть за работой слесарей, и тогда завтра он в грязь лицом не ударит. Андрей Данилович поднялся и направился к выходу. Но на полпути догнала его и прямо-таки вонзилась в затылок звонковая телефонная трель.

Он вернулся и зло схватил трубку.

— Да ты что, в самом деле, пристал ко мне? Все же ясно! Сказано — дуй в общежитие! Жди!

Услышал удивленный голос жены:

— Кто это? Ты, Андрюша?

— Я. Кто ж еще? — успокаиваясь, буркнул он.

— А почему кричишь?

— Тренируюсь… Скоро у нас профсоюзное собрание будет, и я голос ставлю.

Жена засмеялась там, в другом конце города — в кабинете клиники. Потом спросила:

— А знаешь, почему я тебе звоню? Не догадываешься?

— Понятно… Соскучилась по любимому мужу.

— Это само собой, — опять рассмеялась она. — Но есть и еще причина.

— Дальше мое воображение не срабатывает. — Плотней прижимая трубку к уху, он совсем упрятал ее в больших ладонях. — Так в чем дело?

Она ответила с ликованием в голосе:

— Докторскую мою утвердили. Вот… Сейчас только узнала.

— Ну-у!.. Здорово! Хотя, впрочем, я не сомневался, что утвердят. Знал заранее.

— Тебе бы моим оппонентом на защите быть, так меня, думаю, сразу бы и в академию выбрали, — сказала она и, помолчав, продолжила уже другим тоном, нарочито пугающим: — Вот и все мои хорошие новости. Осталось сообщить ужасные. Твоим угодьям, отец, угрожает большая опасность.

— То есть?

— Как же… Пока о присуждении мне докторской степени знаю только я да еще ты, но скоро узнают все и, стало быть, нагрянут к нам гости. Чем будешь встречать?

— А-а… Вот ты о чем. Это, знаешь, не служба, а службишка. Можешь не беспокоиться: встретим во всеоружии, — с легкой усмешкой над собой он подумал, что и дома, похоже, выполняет обязанности зама по быту. — Не оскудели еще мои запасы в подполе.

— Вот и хорошо. В твоих талантах я, кстати, тоже не сомневалась, — польстила жена. — Теперь вот что, Андрей… Скажи, как с домом?

— А что с домом? — он не сразу понял, о чем она спрашивает, и пожал плечами. — Дом, как тебе должно быть известно, стоит на месте. Крыша не течет, окна не выбиты… Вполне готов дом к банкету.

— Но я же не о нем спрашиваю. Ну… Не о нашем же доме, а о том, куда мы переезжать собираемся. Как там? Что слышно?

Андрей Данилович нахмурился.

— Да ничего не слышно. Строится. Ты же знаешь?

— Ах, Андрюша, разве ж так можно? А вдруг его скоро заселять будут?

— Очнись, профессор. Ведь дом по плану только в октябре сдавать должны.

— Это по пла-ану… — протянула она. — А может, и раньше построят. Кто знает? Возьмут — и построят.

Андрей Данилович зажмурился и потряс головой. Захотелось бросить трубку или накричать на жену — ну зачем она бередит свежую рану, не к месту напоминает о доме, — но он сдержался и сказал:

— Разве что ради тебя только…

— Ты не смейся, Андрей. Лучше съезди и посмотри.

— Да зачем мне туда ехать, в самом деле? Что я там не видел? Балки, кирпичи? Так спасибо — я этим и на работе по горло сыт. Тащиться через весь город… А за ради чего?

— Ну, съезди, Андрюша… Посмотри. А? Ну, я прошу.

— Да ты что, ей-богу!

— Ох уж, Андрей, не можешь сделать, когда просят. Ну, съезди. Чего тебе стоит? А мне будет спокойнее.

— Вот ведь…

— Ну, Андрюша…

— Ладно, ладно, — не выдержал он. — Съезжу. Только не сегодня. Выберу время вот — и съезжу.

— Конечно… Как тебе удобней. Я же не говорю, что обязательно сегодня. Как удобней… Ну, пока. Целую.

Возле уха часто запикало. Андрей Данилович слушал мелкие неприятные гудки и болезненно морщился, пока не догадался утопить рычажок телефона.

В приемной он хмуро сказал секретарше:

— Появлюсь где-то после обеда. Не раньше.

Спустился на улицу, молча кивая встречавшимся людям, и с потемневшим лицом, все еще хмурясь, зашагал к проходной, но тут неожиданно увидел, что акации по бокам дороги остро встопорщились молодыми листочками, и в удивлении придержал шаг. Как же он не заметил листочки утром? Всегда вот так у него получается. В саду он бывает почти каждый день и, вроде, все подмечает; видит весной, как курится, парит, оттаивая, земля, а если приложит к земле ладони, то и ощущает, как она набухает, дышит, живет, и кажется, даже улавливает глубоко под почвой журчание и звон ручьев, речь земную, понимает ее и уже наперед знает, когда пора делать прививки, когда лопнут на деревьях почки, а тут вот проглядел. Как же так?

Потянувшись через кювет, он осторожно сорвал с куста клейкие листочки, потер их в руках и сунул лицо в пожелтевшие ладони. Свежий запах затеребил ноздри горечью.

— Акацией любуетесь? — внезапно послышалось за спиной.

Он выпрямился.

Позади стоял, улыбаясь, знакомый сталевар с белесыми, выгоревшими бровями и ресницами и с чуть воспаленной, красноватой от огня полоской кожи вдоль носа.

— Да тут особенно-то любоваться нечем, — ворчливо ответил Андрей Данилович и хозяйским шагом прошелся мимо кустов. — Подрезать надо было акацию. Подмолодить. Не ткнешь пальцем — сам никто и не догадается.

— Так в чем дело? Ткните.

— Сейчас уже поздно — соком кусты изойдут.

— Ну, тогда приказ на подпись директору. Так и так… Лишить виновных права выезда в лес на все лето.

— Придется, — слабо улыбнулся Андрей Данилович шутке и, прищурившись вдруг, остро глянув на сталевара, протянул: — А ведь и верно: тяжелее наказания и не придумаешь… Лишить природы… Ишь ты — догадался. А?!

Грушевое дерево в саду разрослось. Ветки затеняли окна, ложились на крышу дома и летом, если поднимался ветер, гулко колотили по рифленому железу тугими зелеными плодами.

На дом словно сыпались камни.

Вызревая, груши тяжело плюхались в траву, выкатывались, покачивая округлыми боками, на песчаную дорожку у дома, к бочке, стоявшей под водосточной трубой, к курятнику. В курятнике волновались куры: смотрели на груши, шумно хлопали крыльями, со звоном дергали клювами ржавую проволочную решетку. Осенью кур выпускали в сад, и они, суетливо бегая по траве, склевывали все оставшееся там после сбора. Но плодов на дереве всегда было так много, что груши еще и зимой догнивали под снегом.