Евгений Пермяк - Очарование темноты

Жюли, не давая произнести Кэт и половины слова, затопляя стремительным потоком доводов, утешений, убеждений, разоружила ее.

Почувствовав себя тонущей, Кэт предпочла выйти сухой из воды:

— Но... он же меня пытался поцеловать...

— Только-то и всего?.. И вы уклонились, Кэт?

— Я угрожала поцарапать ему лицо!

— Какая вы умная кисонька, Кэтхен... — Жюли поцеловала Кэт, обняла ее и проводила за величественные ворота кружевного каслинского литья, которые, как уже было сказано, закрылись для Кэт.

Белая лошадь была довольна, что не перегружают ее старое сердце, не заставляя переходить в рысь.

На шестой версте, перед узеньким мостиком, умное животное остановилось, потому что навстречу мчался другой шарабан и в его упряжке был Ветерок, младший сын старой лошади. Ему она уступила дорогу, ласково и глухо проржав. А он ответил громким ржанием, далеко выбрасывая вперед свои резвые, длинные ноги.

Только сейчас заметила ушедшая в себя Кэт управлявшую резвым конем девушку в развевающейся светлой накидке, завязанной у ворота таким же белым бантом, каким была завязана ее льняная коса.

Кэт сделала вид, что не заметила встреченной, а та на самом деле не заметила ее, потому что она была поглощена бегом коня и свиданием с Клавдием. Она знала, что тот ждет ее.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Такие сочинения, как это, иногда относят к пропагандистско-публицистическим, к Технико-производственным произведениям, в то же время они остаются и повествованиями о любви. Да и не только о ней, а обо всем, что не чуждо тому кругу лиц, какие в нем действуют. Потому, что не бывает или почти не бывает человека, живущего вне своего человеческого, личного, если даже он поглощен практической деятельностью. И если взять Платона и Родиона, то для них заводское дело не сосуществует рядом с какой-то особой личной жизнью, особыми личными чувствами, которые для того же Клавдия стали его основным занятием. Для них это и есть то главное, личное, без которого нет и второстепенного. И, может быть, ничего нет.

Влюбленность в это главное не всегда понятна тем, для кого трудовая деятельность является в большей мере необходимостью и в меньшей — счастливой внутренней потребностью. Таким людям понятнее любовные коллизии Клавдия, Агнии, Кэт, Жюли, Луки Акинфина. Им понятнее поступки таких, как Зюзиков, старухи Миронихи, мелькнувшего на страницах и сгоревшего Гранилина, самодурши Калерии. И главы о них читаются предпочтительнее.

Отсюда и трудность пишущего привлечь внимание к тому, что в литературных произведениях не является частым. Ну чем, в самом деле, может увлечь читающего разговор о болтах, о винтах, о замках, а именно о них-то и будет рассказано теперь.

Вы, разумеется, помните имя Кузьмы Завалишина, который пировал на пепелище дома Гранилина в одной из глав первого цикла. Так вот, этот самый Кузьма Завалишин пришел в приемную конторку, стоявшую вне ограды Шальвинского завода, и сказал:

— А я ведь, Платон Лукич, учил тебя делать ловушки для белок. Забыл?

— Нет, почему же, Кузьма! Как можно забыть, что было в детстве! Ты где теперь?

— Нигде, Лукич. Погоду пинаю. Видишь, носки-то уж пропинал до портянок, штаны еле держатся.

— Деньги нужны?

— Зачем они, когда я сам золото!

— Так почему же гол?

— Не хотел разменивать себя на серебро. Большего-то не давал Гранилин.

— А за что он тебе должен дать крупнее деньги?

— За неоткрываемые замки.

— За какие?

— За те, что без тайного слова не открыть...

— Ишь ты! А какое же слово надо знать?

— Для каждого замка свое. Вот, к примеру... Открой!

Завалишин подал висячий замок и ключ. Привлекательный, блестящий замок. Платон тут же попробовал его открыть.

— Заедает ключ.

— У меня не заест. Дай я.

Взяв замок, Кузьма сунул его в мешок и тут же вынул открытым.

— Ты открыл его другим ключом, который был в мешке.

— Тогда давай я его открою и закрою за спиной.

При этих словах Завалишин за своей спиной открывал и закрывал замок несколько раз.

— Что за фокус, Кузьма?

— А фокус простой, Платон Лукич. Только для дураков. Ты не по солнышку поворачивай ключ, а против него.

Так и сделал Платон и расхохотался.

— Вот уж впрямь говорят, что на всякого мудреца...

— А уж про глупого-то и говорить нечего... Все по привычке по солнышку крутят ключ, даже воры... Сколько дашь?

— Сколько спросишь.

— У таких, как ты, не спрашивают, они сами дают. Знают, как легок такой замок в штамповальной работе и сколько может он дать выручки...

— Подсчитай сам, Кузьма.

— Что там считать по рознице! Я тебе гуртом «пакенты» продам. Вот еще замочек, — положил Кузьма на стол большой амбарный замок.

— Не хочу больше в дураках быть, Кузьма. Открой сам.

— Нет, ты сам, Лукич. Это очень смешной замок. Крути ключ два раза по солнышку, два — супротив, потом толкни ключ вглыбь, и вся недолга.

Платон легко открыл замок.

— Замечательный замок. Пока вор догадывается, пробует, его собаки загрызут...

— Это уж как есть, Лукич. Хорошо, что ты про собак вспомнил. Есть специальный замок для побуда собак. Только ты его не пробуй. Напугает он тебя выстрелом... Не смертельная стрельба, а громкая. Все сторожа прибегут. Вот, глянь. В это тайное место ребячья пугачовая пробка вставляется. Только ключ или отмычку вставил — и хлоп, как из ружья.

— А где лавочнику столько пробок набрать?

— Да они в каждой игрушечной лавке. И надо-то их две,, три. Один раз выстрелит, в другой к амбару ни один вор не подойдет...

— Покупаю, Кузьма. Все?

— Какое все? Еще пять есть...

Кузьма принялся показывать замки с двусторонними скважинами. Угадай, в какую ключ совать и в какую сторону его крутить. Показал замок с одной скважиной, замок, отпирающийся тремя ключами. Показал с винтовым ключом. Показал без ключа с закрышечкой скважины, которую тоже нужно было знать, сколько раз и в какую сторону отодвигать.

— Устал я, Кузьма, от твоих замков. Иди к Родиону Максимовичу и скажи, что я просил купить и прикинуть, когда ты можешь запустить их в изготовление.

— А как я запущу? Я же никто.

— Родион тоже был никем, а стал главным управляющим. Он тебя назначит главным замочником. А пока суд да дело, пусть он выпишет тебе сотню-другую в счет покупки «пакентов».

Завалишин где стоял, там и сел.

— Прости, Платон Лукич. Обезножел я от радости.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Бедствовавший у Гранилина самородный мастер Кузьма Завалишин просил у хозяина по десятке за каждый придуманный им замок. Гранилин рявкнул:

— По трояку сверх головы будет...

— Есть ли крест на тебе, живоглот? — не стерпел Кузьма.

Не стерпел и другой Кузьма, Кузьма Гранилин: раз? махнулся — и замком по виску. Фельдшер спас. Две недели пролежал Завалишин, пока разбинтовали голову. Новой коровой хотел задобрить мастера Гранилин. А мастер на это: