Евгений Пермяк - Очарование темноты

— Велят!

— Кто же вам может велеть? Вы, надеюсь, самостоятельная и свободная девушка...

— Все мы у себя дома свободные, а стоит выйти на улицу — и ты, как мушка, в тенетах. Они везде! Вы ведь тоже не без них, господин Молоканов...

— Наверно, Дуся. У всех есть обязанности, необходимости зарабатывать...

— На Овчарове не заработаете, он сам обдерет. За то, что я горничаю здесь, он с меня добавочный процент в Кассу скащивает, не как со всех, а втрое.

— За что, Дуся?

— «У тебя, говорит, чаевой доход есть...» Допустим, что есть. Так я не в убыток Кассе этот доход дохожу, а своими горящими изумрудинками, — Дуся сверкнула зеленью глаз, — своей беломраморной молодостью.

— Кто вас довел до этого, несчастная жертва бедности? Неужели все тот же Овчаров?

— Нет, господин Молоканов. Зря не буду клепать на него... Я сама довелась. Люблю показываться! С меня художник Сверчков картину в семь кистей пишет. Платон Лукич для меня мраморного высекателя нанял... И я буду и после того, как одрябну, четырехаршинной стоять на гранитной глыбине в нашем шальвинском гулевом саду в Игрище.

Дуся неожиданно повернулась и направилась к двери. Остановившись у дверей, деловито сообщила:

— Насчет Овчарова... Снимите с крючка трубочку и скажете в нее: «Центральная, присоедините Овчарова...» Его по всем телефонам сыщут. Царь же всего богоугодного царства и всех его топких, омутливых волостей.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Наутро Молоканов пришел обогатиться новыми сведениями о шало-шальвинском острове «равновесия взаимностей». Он должен не через третьи руки, а непосредственно сам узнать и понять механику популярности идей Акинфина в тысячах душ. И ему теперь борьба с умным и сильным врагом казалась трудной, неравной, но не безнадежной, как утверждал Савелий Рождественский. Овчаров неизбежно многое приоткроет. А если он, как и Акинфин, хвастлив, то им будет дорисована картина подслащенного порабощения.

Вот и дом Кассы. Он чем-то похож на сейф и тюрьму. Меж рам окон литые фигурные решетки. У входа полосатая полицейская будка.

Деньги же... Денежные документы.

Молоканова встретила девушка, чем-то напоминающая гостиничную Дусю. Она провела Молоканова в большой кабинет Овчарова, совсем не похожий на маленькую конторку Платона Акинфина. И это, пожалуй, понятно. Платону Акинфину не нужно, чтобы стены помогали ему и украшали его. Овчарову это необходимо.

— Уважаемый Александр Филимонович, мне Платон Лукич рекомендовал для полноты картины преуспевающих Шало-Шальвинских заводов познакомиться с вами. Имею честь... Молоканов, свободный журналист.

— Очень приятно. Я знаю. Мне говорил о вас Платон Лукич. Вы, наверно, как все, начнете с нашей знаменитой больницы?

— Нет, я не как все, Александр Филимонович, начну с вас. Я хотел сказать с Кассы, но ведь Касса — это вы.

— Когда-то был ею я, а теперь ею стали многие.

— Кто состоит в ней, Александр Филимонович?

— Те, кто являются ее душой.

— Как бы мог я кратко определить для других вашу Кассу?

Овчаров махнул рукой:

— Это нелегко сделать. Она влила в себя очень много. И заботу о материальном обеспечении, и посредничество между заводом, и защиту прав работающих на заводе. Она и маленький банк, где хранятся вклады состоящих в ней. Она отчасти и профессиональный союз...

— Какого направления, Александр Филимонович?

— Направление общее: улучшать жизнь.

— Улучшение жизни очень широкое понятие, Александр Филимонович.

— Так мы и не хотим, чтобы оно было узким, но делать можем по возможностям и стараемся, чтобы этих возможностей было больше. Появилась возможность — строим дом для малолетних заводских ребят. Советую посмотреть. Думаем, что появится возможность позаботиться о безмужних матерях.

— Дать им работу?

— Не только, но и репутацию. Без нее они на совсем другой подкладке. Ну вот взять одну тут... Вы не знаете ее. По имени Кэт. Ее поделом прозвали унизительным словцом «Кэтка». Тоже была безмужней матерью. А на золотой подкладке она вышла в фабрикантши. Мало ли оступившихся в пору ранней жаркой весны... Так что же, за это переходить им без лета, без осени в вековечную стужу зимы?

— Разумеется, разумеется, Александр Филимонович, необходимо какое-то равновесие в этом вопросе, — сказал Молоканов, испытующе посмотрев в глубоко сидящие, острые глаза Овчарова.

— Тоже, конечно, надо соблюдать равновесие с умом. Вот, скажем, взять Марфу Логинову. Вывели ее в начальницы штамповочного отделения фабрики «Женский труд», а она, обзавевшись своим долговым домом, свой ночной доходный женский труд образовала из безмужних, бездетных, безжениховых, засидевшихся в девичестве и теряющих его семь раз на дню. Я не виню за это Марфу Ивановну, но зачем же такой доход помимо Кассы и без отчисления в нее? Всему есть своя цена и свой порядок...

— Несомненно, несомненно, Александр Филимонович...

— Да уж куда несомненнее, господин Молоканов! Не ровен час подпоят, разденут, оберут какого-нибудь из благородного сословия человека, — на кого, спрашивается, падет тень? На фирму. А для чего это нужно нам? Все должно быть в своей строке, в своей линеечке. Не мы жизнь конструктируем, а сама она конструктируется. Всякому деянию свое воздаяние. Весы!

— Везде ли они, глубокоуважаемый Александр Филимонович, точны?

— Точного ничего нет, господин журналист. Аршин и тот врет. Сколько аршинов, столько и мер. Хоть на бумажную тонину, да врет всякий аршин.

Мимо дома Кассы прошел Савелий Рождественский. Сегодня воскресенье. Он в праздничной паре. Касса работает полдня и в праздники. Они удобнее для членов Кассы. Кому получить, кому внести деньги. Зашел сюда и Савелий. Он беспокоился за Адриана. Смеловато действует. Хотел в тот же день уехать, а задержался на ночь в опасной «Гостинице для всех». Неподалеку в лесу лошадь в упряжке. И если что, то трое самых верных начеку. Они смелы и вооружены. А опасения напрасны. Овчаров охотно беседует с приятным, доброжелательным гостем. Гость правильно говорит:

— Бумажная тонина пустяк, а вот когда в аршине сажени на две происходит обмер, тогда хуже. Вы не задумывались на этим, Александр Филимонович?

— Я над всем задумываюсь, господин Молоканов, да не все подсудно моим весам. Где могу, там урываю. И Марфино ночное заведение думаю в свою кассовую строчку ввести. Коли на это развлечение находится постоянный спрос, так почему бы Кассе не открыть загородный ресторан под названием «Веселый лужок»?

— Так, так... — сказал было осуждающе Молоканов, но, спохватившись, поправился: — В самом деле, почему бы... зачем прибыли отдавать конкурентам?

— Уразумеваете, стало быть? Два входа и две обслуги — номерная и всеобщая. Такой же и женский пристольный штат. Тоже двойной.