Николай Алешин - На великом стоянии [сборник]

«Любя, любя»… — моими же словами поддразнил он меня в напутствие. — Молчал бы, помело пустогуменное!»

Если бы он обругал меня иначе, пусть обложил бы самым непристойным словом, я стерпел бы. Но с такого прозвища нервы у меня сразу натянулись, как трос, и пульс дал скачок на высшую скорость.

«Пусть я такой, зато на честном уровне со своими. Нам трудно пока, но трудности мы осилим, и хлеба у нас будет в избытке. А вот вашу скатерть придется скоротать, чтобы вам ужинать в норму и не зазнаваться с жиру. Я завтра же напишу отношение и пошлю куда следует. Вас обяжут не только взять патент, но уплатить подоходный за многие годы. Я вам навсегда выправлю «привычный вывих»! Так и знайте, гражданин Косопанов!»

— Молодец! — воскликнул Писцов, глаз не спуская с Саши, который перед тем даже остановился и говорил с таким увлечением, словно все происходило перед ним вновь и наяву. — Крепко вы его взяли в оборот! Полагаю, его едва не хватила кондрашка?..

— Случись такое — я бы не пожалел тогда, — рукой рубанул Саша. — Впрочем, я уж ничего не замечал в горячке, а как посулил ему ежа, так и на выхлоп от них. Прямо отправился в контору. Двое парней, что с гармошкой вышли на улицу, даже остановились и перестали играть и петь при встрече со мной — до того подействовал я на них своей спешкой. — Саша вынул из кармана брюк платок, вытер жаркое от волнения лицо и опять шагнул с обочины на дорогу, продолжая свой рассказ: — В конторе были только Гриша да наш постоянный счетовод Варвара Флегонтовна, пухлая седая женщина, которая о своем трудовом стаже говорила с усмешкой: «Девять председателей пересидела, а разу не была в отпуске». К Грише недавно приехала жена с ребенком, и теперь на нем под пиджаком была не гимнастерка защитного цвета, а новая, ярко вышитая на груди рубашка‑гуцулка с зелеными и пушистыми, как шишки хмеля, шариками на завязках воротника. Он только что разговаривал с кем‑то по телефону и еще не отнял руки с трубки на рогульке аппарата.

«Ты что? — озадаченно взглянул он на меня. — Собирался в Замолодино чем свет, а все еще не ушел».

«Задержался вот… — буркнул я и сам решительно подступил к нему с допросом: — Нанял ремонтировать двор?»

Он улыбнулся, но тотчас словно замял улыбку.

«Да, твоего тестя».

«Этого тестя башкой бы в то место! — указал я на туалетный закуток, что виднелся за окошком в глубине заулка. — Он хочет вдвое слупить против настоящей стоимости. Да еще посмеивается».

Я рассказал Грише, как сходнее сдать работу, — то, о чем проговорился Карп Зосимыч.

«А ведь это хороший вариант! — живо поднялся он из‑за стола. — Шесть тысяч не лишние для нас: еще прикупим минеральных удобрений. Завтра же поеду в город и потолкаюсь по стройкам. Может, удастся договориться с кем‑нибудь…»

«Не в городе надо искать, а в своих бригадах, — возразил я ему. — Посули вместо трудодней разовую оплату деньгами — найдутся плотники и здесь».

Он перевел взгляд с меня на Варвару Флегонтовну. Та подтвердила:

«Конечно. Ведь у нас только отговариваются неумением от тяжелой работы. Уж так навадились. А доведись подрубить свой дом — откуда толк возьмется».

«Мне тоже это приходило на догадку, — сказал Гриша. — Еще плохо верят некоторые в наш гарантийный трудодень. Но рассчитать деньгами за работу одних — значит дать повод на это другим. Надумаешься, как выйти из затруднительного положения. Ну ладно! Завтра же соберем правление и все обсудим. А тебе спасибо за предупреждение!» — дружески поблагодарил он меня. И еще хотел сказать что‑то, но оглянулся на Варвару Флегонтовну и молча опять сел за стол и склонился над газетой. Я понял: он воздержался спросить меня про мою неприятность, о которой, конечно, понял с первых моих слов да и по моему настроению. Больше всего я был удручен неожиданным разрывом с Дорой. Я не раскаивался, что резко осудил ее, вместе с тем очень мучился, что между нами все кончено. Меня прямо‑таки погнало в Замолодино, чтобы скорее забыться в работе от томивших меня переживаний. Я даже не заметил, как отмахал туда полтора километра.

Василий уж давно поджидал меня. Он настежь распахнул ворота двора и поперек их, от вереи до вереи, утвердил на куртяжах толстую тесину, на которую положил головку блока.

«Я думал, что ты не придешь, — сказал он, оческами льна вытирая руки, чтобы поздороваться со мной. — Может, захотел отдохнуть в праздник‑то».

«А наш ли он, то бы сообразил, — упрекнул я его, а сам залюбовался, как хорошо была очищена головка блока: металл лоснился не только сверху, но и в клапанных гнездах. — Постарался на совесть», — одобрительно отозвался я.

«Да это не меня надо хвалить, а Димку, — поправил Василий, довольный за своего сына‑подростка, самого толкового из моих кружковцев в школе. — Вчера он пришел из школы к самой ночи: готовится к районному смотру художественной самодеятельности. Мать собрала его в баню. Час проходит, а он точно умер там. Что такое? Пошел разузнать. Хвать, он еще только начал мыться‑то. А на полу лежит эта самая плита — уж в полной обработке. Он уволок ее со двора в баню на обрывке проволоки. Сначала продраил голиком: макал его в ведро с кипятком из того же котла. Потом принялся протирать соляркой. Тут же в ход пустил старые бабушкины рейтузы, изорвал их в лоскутки. Теща и сейчас все ахает: «Ну‑ка я забыла их там! Еще ни одной заплаточки на них!» — Василий посмеялся и сказал о головке блока: — Я уж чистенькую привез ее сюда из бани на санках. А сам только что обтер мотор», — кивнул он на трактор, который стоял около дома.

Василий подбодрил меня курьезным сообщением о сыне, который то, что узнал от меня на занятиях, образцово применил на практике. Хоть это было мне в отраду! Я сразу напустился на работу. Мы молча растачивали крепкие гнезда клапанов. Я уж говорил вам про Василия, что он не больно расторопен. Пытаясь не отстать от меня, он скоро устал. Пот каплями застрял в мелкой щетине, что песком наметалась после недавнего бритья на его мясистом лице. Я дружески посоветовал ему:

«Не спеши, Василий Иваныч».

А сам старался вовсю. И не так с приглядки, как по отдаче в руки узнавал, правильно ли вращается в гнезде конус расшерошки. Но хотя я, так сказать, впился в дело, однако думы о Доре не покидали меня. Да и она сама все представлялась мне, какой запомнилась с утра: в шубке красующаяся перед трюмо, то обнимающая отца и лукаво подмигивающая из‑за его головы, то ссутуленно стоящая у окна спиной ко мне. А на своей щеке я все еще чувствовал ее поцелуй.

После полудня разгулялось. Солнышко по‑весеннему приятно припекало. Мы с Василием сняли фуфайки и работали в пиджаках. Его жена звала нас обедать. Мы убедили ее, что нам лучше управиться за один раз, чем приниматься дважды. Димка тоже, придя из школы, наотрез отказался обедать и присоединился к нам в помощники. Мы уже делали притирку клапанов. Сначала он подсыпал в гнезда наждак, потом попросил меня: