Николай Алешин - На великом стоянии [сборник]

— Как же так? Куда им пропасть? Не пропили же мы их — и то сказать.

Проня приблизился к председателю, как первоклассник к строгой учительнице, и смущенно пояснил:

— Вы каждый номер брали за двойник, а ить головные‑то кошмы с три наката.

— Вот видите! — обрадованно подхватил бригадир. — Создалась ситуация, на которую есть шутка‑прибаутка: никто не в догадке, что дверь на накладке.

Под смех колхозников Барабошкин указал председателю на передние кошмы, сплоченные в три ряда с той целью, что на них сосредоточивался основной груз: лодка, пара якорей, снасти и сами сгонщики. Хотя председатель и был удовлетворен выяснившимся недоразумением, но слушал бригадира насупившись: ему не понравилось, что находчивое замечание Прони бригадир обратил в шутку. Он отыскал взглядом Проню: тот как ни в чем не бывало поправлял на скученной снасти соскользнувшие навитки. «Курьезный, однако, парень», — заключил про себя председатель. Раздражение мало‑помалу улеглось в нем. Обожженные брови разомкнулись у переносья. На скулах под кожей, местами в красноватых пятнах от ожогов, перестали пульсировать лиловые жилки.

— Коли устали, говорите, я не возражаю против отдыха, — примирительно сказал председатель и выложил из мешка на бревна четыре больших леща. — Варите уху. Только давайте без проволочки: по радио передавали, что во второй половине дня возможен дождь и ветер. Не настигло бы нас на открытом плесе.

Кто‑то выразил сомнение:

— Не с чего быть дождю. По Москве, спору нет, там, может, и капнет. Но ведь до нас от Москвы без малого четыреста километров. Не всегда сходится по передаче. И касательно ветра… к сумеркам скорее стихнет, чем раздуется.

Колхозники стали оглядывать небо. Ясное и лазурное над головой, оно к горизонту переходило в мглистый, пепельно‑розовый тон. На западной стороне, над полоской берега, где виднелось село и откуда дул ветер, эта мглистость сгустилась плотнее, и подернутое ею, на вечер склонившееся солнце расплылось и пламенело. Нет, ничто пока не вызывало тревоги и не омрачало бодрого настроения сплавщиков.

— Принимайся, Никандра, за рыбу, — обратился Егор к низкорослому мужичку, сосредоточеннее других посматривавшему на небо. — Ты ловец, и больше тебя никому из нас потрошить ее не доводилось.

Никандра Жижин действительно в досужее время рыбачил, ставя жерлицы и переметы. Ему пришлось по душе, что Егор выделял его из числа других.

Вынув из кармана штанов увесистый нож‑складень, Никандра опустился на колени, выбрал самого крупного леща и начал соскабливать чешую.

Когда заложили рыбу в небольшой котел, неожиданно выяснилось, что варить ее негде: позабыли захватить на плот земли для огневища. Обиднее всех было Никандре, так усердствовавшему при чистке рыбы.

— Вороны чертовы, под пест ваши головы! — бранился он, словно сам был не причастен к общему упущению. — Ну мыслимо ли на сплаве без огневища? И всего‑то насыпать земли двенадцать пригоршней. Отведали ушки, нечего сказать! Нахлебались!

Пока все ахали да сокрушенно вздыхали, Проня Девяткин ищущим взглядом окинул плот, разлив и окраину леса. Бурое пятно среди белеющих в отдалении льдин, половодьем поднятых с озер и ветром прижатых к лесу, привлекло его внимание. Проня догадался: это торчал из льдины примятый за зиму метелями ситовник, который с корнем вырвало прибывшей водой из вязкого дна на озерных отмелях. Проня с живостью посмотрел на сплавщиков, но их пререкания и брань смутили его. Все же, снова взглянув на ситовник, он сказал, потупившись:

— Огневище можно наладить. Хоть не больно правское, а костер разведем без опаски…

Сплавщики с удивлением и недовернем уставились на Проню.

— А как ты наладишь? — спросил Егор. — Где возьмешь земли?

— Земли не земли, а сейчас попытаюсь. Я моментом…

Проня поспешно сунул багор в лодку, спихнул ее на воду и, ухватившись за оба борта, так оттолкнулся от плота правой ногой, что лодка сразу скользнула метров на двадцать. Он сел за весла, развернул лодку и направил ее к льдинам.

— Куда он погнал? — недоуменно промолвил Егор — Уж не за льдом ли? Да разве на ледянке разведешь огонь? Что он, дурья голова?

А Проня уже достиг льдин. Орудуя багром, он протолкался на лодке к той из них, что была утыкана, как еж иглами, ржаво‑зеленым ситовником. На ней не сохранился снежный покров, как на других льдинах: ситовник, подобно золе, насыпанной на сугроб, воспринимал лучи, и солнце не только согнало снег, а даже на половину толщи растопило льдину. Проня начал обкалывать багром ее края по границе ситовника. Рыхлый лед отпадал глыбами. Дырявые, они всплывали на поверхность воды и были похожи на куски стеклянных сот.

Обколов льдину, Проня острием багра вырубил у ее ближнего края углубление, уперся в него веслом, а бородкой багра зацепил льдину за дальний край и с силой потянул багор на себя, а веслом нажал на льдину. Она поднялась на ребро. Проня напряг остатки сил — и льдина перевернулась донной стороной, обнажив черную сплошную, в подушку толщиной, корневину ситовника. Проня с минуту стоял в оцепенении, жмурясь от боли, вызванной потревоженным чирьем, затем нагнулся к льдине и принялся соскабливать с нее топором корневину, куски которой, начиненные липким, терпко пахнущим илом, бросал и бросал в лодку.

Огневище из корневины ситовника получилось на славу. Но сплавщики старались не придавать значения удачному домыслу Прони. Разводя огонь, ставя сошки и подвешивая над пламенем котел, они намеренно разговаривали о постороннем. Это не ускользнуло от внимания председателя. Он понимал: одобрить Проню значило для колхозников умалить себя. Лукавство колхозников раздражало председателя. Зато Проня радовал искренностью своего поведения: не сидел с товарищами у огня, а сновал по плоту в поисках бересты и лома для костра, а на его чуть улыбающемся и вместе озабоченном лице не было и тени притязания на похвалу.

Когда колхозники отнесли к шалашу котел со сварившейся ухой и стали перед ужином разбираться в своих мешках, Проня задержался тушить костер. Не найдя возле себя подходящей плахи, чтобы сбить с огневища в воду головешки и угли, он поднял ободранный, без хвои, еловый сучок, разворошил им взроившуюся искрами тлеющую груду, поддел гибким концом сучка крайнюю головешку и метнул ее, как с пружины. В вечернем воздухе головешка описала огненную дугу и при падении в воду издала звук, подобный писку галочьего птенца. От места падения головешки по воде покатился сизый клубок дыма. Проне это понравилось, и он опять, уже с явным увлечением, пустил в ход сучок.

Сидевший несколько в стороне от сплавщиков председатель размачивал пшеничный сухарь в эмалированной кружке с ухой и, про себя улыбаясь, поглядывал на Проню. Егор наливал в «круговой стакан» водку, стараясь не налить выше границы. Когда дошла очередь до Прони, он позвал его: