Александр Рекемчук - Избранные произведения в двух томах. Том 2

Он положил трубку.

— Зайдите за путевкой в райком профсоюза… Дальше. Вам причитается компенсация, двухмесячный оклад. Это оформят в бухгалтерии, сейчас же…

Кадровик откинулся к спинке стула и весело подмигнул Ивану.

Похоже, что ему эта процедура доставляла немалое удовольствие, Кому не приятно чувствовать себя таким вот невероятно щедрым — давать нескудеющей рукой. Может быть, он даже немного и завидовал Ивану.

А Иван в это время смотрел на кадровика и соображал: а что, если спросить у него — где теперь тот человек, куда подевался? Ведь кадровик это должен знать — вон у него сколько в шкафу разных папок. Непременно знает.

— Так, что еще? — продолжал однорукий веселый кадровик. — Насчет жилья. Квартиру мы вам, конечно, предоставим. В первую очередь. Но придется немного подождать… Семья есть?

— Нету.

Все равно погодить придется. В общежитии сейчас тоже нет мест. Вот вернетесь из санатория…

Откровенно говоря, Иван предпочел бы, чтобы из всех этих тралей-валей, приваливших ему, прежде всего решился именно вопрос с жильем. Это был для него самый наиглавнейший вопрос — главнее денег. Но после всего, что ему тут только что накидали и насулили, после всех этих потрясающих и завидных благ, было бы сущим нахальством требовать, чтобы ему сейчас же принесли на подносе ключи от квартиры или кого-нибудь согнали с койки в общежитии.

— Может быть, у вас тут родственники есть? Или кто-нибудь знакомый?

Кадровик смотрел на него с надеждой.

— Есть, — сказал Иван.

Как же он потом хвалил себя за догадливость, за предусмотрительность, за то, что не убоялся лишней ноши, не пожалел денег, не поленился зайти в попутные московские магазины и накупить там разных подарков. Ему будто сердце подсказало, что найдется кому их дарить.

И будто он заранее знал, что так оно и случится с жильем и ночлегом. В гостинице, куда он на всякий случай сунулся, — там тоже места для него не оказалось, там на прилавке регистратуры стояла красивая табличка с надписью: «Свободных мест нет». А больше ему некуда было податься.

Словом, сердце ему правильно подсказало, хотя Иван и гнал прочь и начисто отвергал коварные эти подсказки, что так оно и случится и этого ему не миновать: что, помыкавшись и послонявшись вокруг да около, он все же подойдет к этому двухэтажному серому дому среди кучерявых акаций, поднимется на второй этаж и постучит в эту дверь.

Ему открыл долговязый, с него самого ростом, длиннорукий и длинношеий, слегка сутулый паренек в голубой выцветшей майке — открыл и, не отступая, не сторонясь, как обычно отступают и сторонятся, если впускают гостя, посмотрел на него с недоумением: мол, вам кого, гражданин? Дверью ошиблись?

Ну до чего вырос — верста коломенская. Поди скажи, что ему всего пятнадцать лет. Вон уже над губой да по щекам запушилось, скоро бриться…

— Здравствуй, Валера, — сказал Иван.

Удивительное дело, как он сразу узнал своего родного сына вот в этом долговязом парне, хотя и видел его последний раз пятнадцать лет назад — без штанов еще. Но ему лишь стоило взглянуть, чтобы с первого взгляда определить: он, Валера; сразу видно, что сын и что родной, порода налицо.

Но тот все стоял, загораживая дверь, не делая назад ни шагу, и с недоумением смотрел на постороннего человека, который, оказывается, знает его по имени.

И как бывает обычно, когда постучат в дверь и кто-то из сущих в доме первым пойдет открыть, а потом долго не слышно, чтобы дверь захлопнулась, стало быть, она все еще настежь, значит, что-то не так, — на эту неизвестность один за другим выходят и все остальные, кто есть в доме.

Из ближней комнаты появился мужчина в такой же голубой выцветшей майке, как у Валеры, знать, разом куплены, только майка была пошире, потому что и сам мужчина был пошире статью, довольно мощного телосложения, хотя росточком и не столь велик, мужчина лет под сорок, волосы у него стрижены ежиком. В руке у него паяльник, — видно, что-то паял.

Он тоже не без некоторого недоумения посмотрел на человека, стоящего в дверях, под мышкой свертки.

А Иван, хотя он и впервые видел этого мускулистого мужчину в голубой майке, сразу, однако, догадался, кто это такой перед ним.

— Здравствуйте, — сказал Иван и пошаркал подошвами о половик, лежавший у двери снаружи, как шаркают, отирают ноги, когда намереваются все же войти.

Мужчина оглянулся в глубь квартиры.

И тогда из глубины, оттуда, с кухни, — на эту странную заминку с открытой и все не закрывающейся дверью — выглянула женщина, в косынке и в фартуке, сама хозяйка, Настя.

Которая раньше была женой Ивана.

Она от растерянности застыла в том же положении, как выглянула, — лишь до половины показавшись из-за косяка, склонившись вбок.

— Здравствуй, Настя, — сказал ей Иван.

— Ваня… ты?

— Я, — улыбнулся Иван. Вот, мол, вам сюрприз.

Теперь уж он не сомневался, что узнан и что теперь уж ему позволят переступить порог этой давно знакомой ему квартиры, где он раньше был хозяином.

Но Настя снова скрылась за косяком, на какой-то миг, а потом, когда она появилась снова и пошла навстречу, на ней уже не было ни косынки, ни фартука: быстро она с этим управляются, женщины. И быстро оправляются от растерянности.

— Здравствуй, заходи, — сказала она, притворив за ним дверь. — Приехал?

— Да вот, приехал, — снова улыбнулся Иван и поискал глазами, куда бы пристроить свертки. Рядом была табуретка, он туда и пристроил покуда.

— Коля, — сказала Настя, обращаясь к мужчине. — Это — Ваня. Вы познакомьтесь.

— Николай, — отрекомендовался мужчина и протянул Ивану свою мускулистую руку; однако пожатие его руки показалось Ивану менее мощным, чем можно было ожидать от таких мускулов.

— Валера, — обратилась меж тем Настя к долговязому пареньку, стоявшему тут же. — Ты познакомься… это — твой отец.

— Здравствуйте, — сказал Валера.

Вообще-то приезд Ивана Еремеева не мог быть совершенной и полной неожиданностью для всех, кто его тут встретил. Они не могли испугаться, предположив, что он — выходец с того света. Они знали, что он жив-здоров. Потому что, как только Иван освободился из заключения, он сразу написал об этом Насте, сообщил о своем изменившемся положении и о том, где проживает. А как только он стал работать по-вольному и получать за свой труд деньги, причем деньги немалые, он счел за долг и за правило ежемесячно отсылать Насте, как положено, ровно двадцать пять процентов своего трудового заработка на сына, на Валерку, на вот этого долговязого паренька, на его воспитание.

Равным образом Иван еще в лагере узнал, что его жена Настя с ним развелась, заочно, не извещая его самого об этом: была такая законная привилегия для жен, у которых мужей посадили, — они могли с ними развестись по своему собственному единоличному желанию, и никто тут не вправе был чинить препятствия. А после Иван узнал, что Настя снова вышла замуж, — и на это она имела законное и неотъемлемое право.