Нотэ Лурье - Небо и земля

Но чем больше удалялся обоз с зерном от хутора, от родных бурьяновских мест, приближаясь к районному центру, к Гуляйполю, где Шефтл сегодня же должен явиться в военкомат, тем упорнее и беспокойнее думал он о себе самом, о том, что его ждет.

Солнце уже садилось, не так пекло, из балки тянуло запахом скошенного ячменя, который еще подсыхал в копнах. От колес попахивало дегтем, а от полных, набитых мешков — свежей, только что обмолоченной пшеницей.

Шефтл жадно вдыхал милые, знакомые, запахи, словно хотел, прощаясь надолго с родной стороной, удержать их в себе.

«Гляди, гляди, — как бы говорил он себе, — запомни эти зеленые балочки, эти холмы и склоны, эти поля с подсолнухами и те два тополя. И тебя пусть запомнит эта земля и это небо, потому что завтра ты уже ничего такого не увидишь, и кто знает, когда еще поедешь этой дорогой».

Уставшие лошади покачивали из стороны в сторону головами, но все еще резво бежали по широкой, укатанной дороге. Доде Бурлаку, сидевшему впереди, чуть ниже Шефтла, не надо было хлестать их и понукать. Он тоже, свесив голову, всю дорогу молчал. От Зораха, любимого внука, не было до сих пор ни одного письма.

Старая Хана совсем извелась. Ксения таяла на глазах. Один Додя, пересиливая тревогу, бодрился и успокаивал женщин.

— Мало ли что, — говорил он им. — Может, Зорах в спешке неправильно написал адрес. Или письмо затерялось. А он ждет ответа, потому и не пишет. А может, задержалось письмо, и мы его завтра-послезавтра получим.

Успокаивая Ксению и Хану, Додя понемногу успокаивался и сам. Но теперь, когда ему никого не надо было уговаривать, он понял, что обманывал и их и себя. С Зорахом что-то случилось. Может, он тяжело ранен… Может, его, не дай бог, уже и на свете нет, а может, — этого старый Бурлак страшился больше всего — он попал к гитлеровцам в плен. Невеселые мысли мучили Бурлака всю дорогу. Время от времени он оглядывался на Шефтла и всякий раз тоскливо думал: «Вот и этот туда же… и кто знает, вернется ли…»

Он хлестнул лошадей. Проехали мимо недавно построенного кирпичного завода, глиняных ям и свернули к старому мосту. Тяжелый воз затарахтел по мостовой, круто поднимающейся в гору.

Это была окраина Гуляйполя. За первой подводой потянулись и остальные, и в зеленых двориках вдоль всей улочки залаяли собаки.

Вдали, на тропинке, Шефтл увидел женщину в белой блузке и от неожиданности потянулся вперед всем телом: ему показалось, что это Элька. Нет, не она. Но он уже не мог успокоиться.

Как же это? Вот он здесь, в Гуляйполе, и Элька тоже здесь, а он с ней не повидается? Теперь, когда он уходит на фронт? Надо ведь узнать, что с ней… может, что-нибудь узнала об Алексее. Если прямо из военкомата не отправят в часть, забежит к ней. Хоть на несколько минут, но забежит непременно. Она ведь живет возле почты, а ему все равно надо там побывать, послать открытку домой.

Первая подвода, на которой ехал Шефтл, уже свернула на длинную улицу, ведущую к элеватору. Райвоенкомат находился правее, на площади.

На углу Додя Бурлак остановил лошадей. Шефтл соскочил с подводы. Простился с Додей и с остальными колхозниками. Немного постоял, провожая взглядом удалявшийся обоз, потом вскинул на плечо свою тяжелую торбу и зашагал к военкомату.

Окна одноэтажных, а кое-где и двухэтажных домой выходили на улицу. Шефтл только теперь заметил, что все стекла крест-накрест заклеены узкими полосками бумаги. Точно так же исчерчены и высокие окна одноэтажного кирпичного дома, где когда-то жил пристав, а теперь помещается райвоенкомат.

Около военкомата толпился народ. Шефтл направился к военкому. Поздоровавшись, тот взял у него повестку, военный билет и приказал немедленно пройти медицинскую комиссию.

— Зачем? — удивился Шефтл. — Я здоров. Вполне здоров.

Все-таки ему пришлось раздеться и показаться врачам. Осмотрели, сказали: «Годен».

Шефтл вышел во двор. «Сколько людей собралось», — подумал он.

Одеты были по-разному: кто на военный лад, в старой гимнастерке или галифе, кто по-будничному, в старом пиджаке и стоптанных ботинках, а кто в своем лучшем костюме и в новых блестящих сапогах. У всех вещмешки, за спиной или в руках. Сейчас призывали тех, кто не мог своевременно явиться: одних задержала болезнь, другие находились в отъезде, третьи имели кратковременные отсрочки по семейным обстоятельствам.

Неожиданно Шефтл увидел в толпе своего старого знакомого, бригадира веселокутского колхоза Олеся Яковенко, с которым соревновался вот уже несколько лет. Олесь был старше Шефтла, у него было трое ребят, и председатель колхоза выхлопотал для него броню. Но от брони он отказался и пошел добровольцем. Оба обрадовались встрече и уговорились держаться вместе. Обоим хотелось, чтобы их определили в одну часть.

Ждали военкома. Не терпелось узнать, кто куда зачислен и когда, каким поездом будет отправлен к месту назначения.

В ожидании прогуливались по двору, курили; кто уселся на ящике с песком, кто стоял у входа в военкомат, развязывал мешок и закусывал. Неподалеку от ящика стояла бочка с заплесневелой водой, над ней висел большой, выкрашенный в красный цвет щит, к которому крепились лопаты, ломы и прочий инструмент, предназначенный для тушения пожара во время бомбежки. Повсюду, а особенно вокруг ящика с песком, валялись зеленые огуречные корки, яичная скорлупа, недоеденные красные помидоры, селедочные головки и хвосты, окурки.

Шефтл вместе с Олесем, как и другие мобилизованные, прогуливались по двору, ожидая военкома. Когда их отправят — от этого и зависело, успеет ли он забежать к Эльке, военкомата до улочки, где жила Элька, было не очень далеко, но уйти без разрешения он уже не мог. Внезапно раздалась команда:

— Стройся!

Кто сидел — вскочил, кто курил — бросил папиросу, — все быстро выстроились во дворе.

Вышел военком — высокий, худой, с портупеей, опоясывающей впалую грудь; с ним еще какой-то, низенький, плотный, в очках.

— Кто это? — тихо спросил Шефтл у стоящего справа Яковенко.

— Новый секретарь райкома.

— А Микола Степанович? — удивился Шефтл.

— Микола Степанович в больнице. Сердце.

— Что ты говоришь? Когда это случилось? — Яковенко хотел ответить, но тут послышалась команда «смирно!».

Военком объявил, что вся группа, состоящая из двадцати шести человек, будет направлена в одну часть. Старшим назначается Антон Иванович Шелестов, бывший буденовец и секретарь местной колхозной партийной организации.

Затем военком дал слово секретарю райкома. Шефтла так взволновало известие об Иващенко, что он ничего не слышал и не заметил даже, как секретарь кончил свою речь. Военком подозвал к себе Шелестова, одетого в старую буденновскую форму, дал ему большой запечатанный пакет и сказал, что через час все должны быть на вокзале, у военного коменданта, так как в восемнадцать ноль-ноль отправляется поезд.