Нотэ Лурье - Степь зовет

— Пожалуйста, спрашивайте.

— Что бы ты сказала, если бы человек, к примеру, попросил тебя об услуге?

— О какой услуге?

— Ну, о маленькой услуге. А для него это очень важно…

Калмен задумчиво почесал свою бороду, колеблясь, говорить дальше или нет.

«О чем он хочет меня попросить?» Элька сразу поняла, что старик пришел не зря. Он не из тех людей, которые просто так заходят.

— Ну, что же вы молчите? Говорите. Я для вас все готова сделать.

— Нет, я не о себе… — Калмен смутился.

— А если о себе, так что ж в этом плохого?

— Нет, это как раз не обо мне.

— О ком же?

— О ком? Вот этого, видишь ли, я не могу тебе сказать. Понимаешь, ну, он… как бы тебя объяснить… ну, он… не колхозник.

— Не колхозник? — переспросила Элька и решила, что речь идет о Шефтле. Да, наверно, по его просьбе пришел к ней Калмен.

— Ну, пусть не колхозник, — тихо сказала она, — кто ж он такой?

Калмен уже раскаивался, что начал этот разговор. Он был готов пойти на попятную.

— Неважно. Какая разница?…

— Я его знаю? Да?

— Допустим, что ты его знаешь…

— Ну, так о какой услуге он просит? — Пожалуй, сейчас она для Шефтла сделала бы больше, чем когдалибо. Только обидно, что он обратился к ней через Калмена. Не мог сам зайти?

— Что же вы молчите? — Она встала и положила ему еще блинов. — Какая услуга?

— Это неважно… Я тебя только спросил, понимаешь… Как бы тебе это объяснить… Ну, скажем, он не совсем… Как это сказать… Ну, не наш… Я говорю тебе, не колхозник… Может, даже против…

Элька огорчилась: плохо здесь люди относятся к Шефтлу.

— Что значит — не наш? А кто же он? Бывший помещик или белый офицер?

— Помещиком, положим, он никогда не был. Белым офицером тоже нет…

— Почему же он не наш? — Элька рассердилась. — Потому, что он не в колхозе? Ничего, он еще в колхоз придет. Что же ему нужно?

— Понимаешь, я тебе, конечно, рассказал бы, но он меня очень просил, чтобы никто не знал об этом. Так зачем же мне рассказывать?

— Правильно, — поддержала его Элька, — если так, я больше и спрашивать не буду. Раз он не хочет, чтобы я знала…

«Разговариваем, как два глухих, — с досадой подумал Зогот. — Я об одном, она о другом. Надо решать самому, как совесть велит… Сегодня уже не выйдет, а на днях отправлю. И конец. Отделаюсь от этой докуки».

Элька вышла вместе с Зоготом. Ей не хотелось оставаться одной. Может, зайдет к Хоме, а может, просто прогуляется.

Когда они миновали Хонцину мазанку, Эльку окликнул знакомый голос. У плетня, в одном платье, стояла Рая.

— Товарищ Элька, прошу вас, зайдите на минуточку к нам… — И шмыгнула во двор.

Элька, встревоженная, наскоро попрощалась с Калменом Зоготом и направилась к Хонциной хате.

— Видите, какой у меня гость! — воскликнула раскрасневшаяся Рая, как только Элька открыла дверь. — Приехал с полчаса назад на эмтээсовской машине.

Хонця, сидевший у стола, вскочил.

— Значит, ты опять у нас? Вот это хорошо! Спасибо, что за женой поухаживала. — Хонця крепко пожал Эльке руку.

— Ну, говори, как здоровье? — нетерпеливо спросила Элька.

— Да вот, вижу тебя, значит, все хорошо. Ну, а ты? Совсем поправилась?

— Ой, я уже думать забыла… Я так рада, что ты здесь! И здоровый… Ты, наверно, знаешь, что у вас с хлебом получилось черт знает что?

Хонця зашагал по комнате.

— Этот хомутник со своим торгашом по ветру колхоз пустят…

— Завтра я буду в Ковалевске и в соседние колхозы заеду, а вечером давай соберемся все вместе — я, ты, Хома и Волкинд. Поговорим начистоту.

Рая достала из кухонного шкафчика посуду. На плитке кипел чайник.

— Ой, я так пить хочу! Весь чайник у вас выдую! Мы с Калменом блины ели, — весело говорила Элька, помогая Рае накрыть на стол.

Уже второй час шло совещание бурьяновских коммунистов.

— Нет, не пойму я тебя, Волкинд! — с раздражением говорила Элька. — Ну, хорошо, Веселый Кут, говоришь ты, старый колхоз, Ковалевск тоже. Но вот Зеленополь — колхоз молодой, правда? Я там была сегодня, они собрали пятьдесят с лишним пудов, а в Степановке — все шестьдесят.

— Сейчас объясню! — Волкинд сощурил один глаз, язвительно оскалился. — Двадцать пять возов пшеницы я сам сожрал, сто двадцать пять на самогон пустил, а тридцать загнал. Подсчитай: аккурат по пятьдесят пудов с десятины получится…

— Перестань дурака валять! — Хома рассердился. — Надоело! Разговор серьезный.

— Люди без хлеба сидят, а ты… — Коробок спичек хрустнул у Хонци в руках.

— А как же прикажешь понимать вас? Если мы собрали такой же урожай, как в Веселом Куте, тогда спрашивается: где хлеб?

— Вот я и хочу, чтоб мы сообща это выяснили, — заметила Элька.

Волкинд что-то пробормотал и пересел со своим табуретом к окну.

Седьмой месяц пошел, как Маня ушла от него. Казалось, что он уже примирился с этим. Правда, возвращаясь домой, Волкинд еще издали искал окно своей хаты — не светится ли. Но, видно, это больше по привычке. Ведь он сам, бывало, после очередной ссоры подумывал, что им лучше расстаться — все равно толку не будет. И вот сегодня утром он получил от приятеля письмо, из которого узнал, что Маня вышла замуж и уехала в Хабаровск. Тут только Волкинд понял, что он сам себя обманывал. Где-то в глубине души тлела надежда, что она еще вернется к нему…

— Чего ты насупился? — Элька подошла к Волкинду. — Мы не сомневаемся в твоей честности. — Она говорила мягко, видя, что он очень удручен. — Ну, скажи сам. Ведь мы с тобой вместе подсчитывали. Вот цифры. — Она протянула ему бумажку. — Тут и хлебозаготовки, и семенной фонд, и МТС, и то, что выдали колхозникам. Все, все подсчитали, и больше тридцати пудов с десятины не получается. Где же хлеб? Куда он делся?

— Ты думаешь, я этим не интересовался? Ведь и я был уверен, что пятьдесят пудов с десятины снимем. Вы попрекаете меня, что колхозники сидят без хлеба, точно у меня у самого душа не болит. А что делать? Видно, не взяли мы больше тридцати пудов — и все тут. Ты была в Зеленополе, а я был в Нечаевке — у них еще меньше, чем у нас.

— Правильно. В Нечаевке тоже неладно. И еще в нескольких колхозах. Так ведь и там сейчас разбираются.

— Ну и разбирайтесь, — буркнул Волкинд. — Хоть под суд меня отдавайте!

— Опять не туда заворачиваешь, — неодобрительно заметил Хома.

— А помнишь, Хома… — задумчиво начал Хонця. Все с любопытством посмотрели на него. — Помнишь, как покойный Омельченко…

— Ну? Ну? — торопила Элька.

— Да ничего… Может, и вздор это… Но только… вот как сейчас вижу, подошел Онуфрий и показал нам целую горсть зерна, доброго зерна, полновесного. И откуда? Из вымолоченных колосьев… Помнишь, Хома?

— Точно, Хонця! — У Хомы блеснули глаза. — Было такое, сейчас и я вспомнил. А потом опять пустой колос пошел. Барабан у нас, видно, пошаливал.