Лидия Вакуловская - И снятся белые снега…

— Ну и мед! — кривится Карпо, надкусив крупное, брызнувшее соком яблоко. — Дичок и то вкусней. — И движется дальше, доедая яблоко. — Сколько ты за порося хочешь? — спрашивает он в третьем месте.

— А будешь брать? — говорит ему хозяин. — Если будешь, то мы сговорымся.

— Ну и порося! — крутит головой Карпо. — Вон у него глаза разные: один больше, другой меньше… И сколько такой кожух? — приценивается Карпо, попав на толчок, где торгуют ношеной одеждой, старой обувью, бывшей в употреблении посудой и всякой мелочью далеко не первого сорта.

— Бери, бери, я дешево отдам! — отвечает владелец кожуха, радуясь, что нашелся покупатель.

— А мне он и даром не надо! — презрительно морщится Карпо. — А ну, покажи хомут, — просит он, добравшись до одной из автолавок.

Но продавец, сразу определив, что Карпо не его покупатель, говорит:

— Зачем тебе хомут? Ты ж все одно не купишь.

— А ты думал, куплю? Они ж у тебя бракованные, — отвечает Карпо и удаляется.

Карпо Буряк есть Карпо Буряк. Те, кто его знают, могут засвидетельствовать, что Карпо всех на свете считает дурнями, а себя умным. Он еще долго будет гулять по базару, приметный своим высоким ростом и васильковой тенниской.

Точно так же всегда приметен ростом и другой человек на базаре — милиционер Верба. Пожалуй, Верба превзошел в росте Карпа, только вдвое тоньше его, так что их никогда не спутаешь. К тому же голову Вербы украшает синяя милицейская фуражка, какой, безусловно, нет у Карпа. Эта фуражка с утра до вечера маячит на базаре, появляясь то в одном, то в другом конце его. И знает Вербу в нашем городе всяк мал и велик, поскольку, как и Демьян Демьянович Грач на своем посту, Верба служит на своем, в милиции, тоже тридцать лет. Когда-то он был простым рядовым милиционером, а теперь, пожалуйста, — старший лейтенант.

Он ходит и ходит по базару — меж рядами, меж возами, меж ларьками и грузовиками, маяча своей фуражкой, поглядывает по сторонам маленькими серыми глазками, лузгает семечки, вытирает носовым платком пот со лба, потому что… а ну, попробуй-ка целый день потоптаться на солнцепеке в суконном кителе и суконной фуражке! И многие могут спросить: а зачем он ходит, что он тут забыл, что потерял?

Но раз ходит — значит, надо. Иначе зачем Катерина Авдюшко, женщина средних лет с подкрашенными губками, оглянувшись ненароком и заметив подходившего сзади Вербу, Столь проворно смела бы со стойки в корзину свою продукцию, проворно прикрыла бы корзину платком и, облокотись на корзину, которую не успела сунуть под стойку, стала бы с интересом смотреть на небо? Вроде она затем лишь и явилась на базар, чтоб вот так постоять у стойки и полюбоваться белой тучкой, наплывавшей на солнце.

Верба подходит к Катерине Авдюшко, трогает ее сзади за плечо, говорит:

— Здравствуй, Михайловна.

— Ой, здравствуйте! — отвечает она, вроде радуясь, что видит его.

— Ну, так что? — спрашивает Верба, сдвигая со лба фуражку и утирая платком мокрый лоб.

— Так ничего… Ох, и жарит сегодня!.. — говорит Катерина Авдюшко, сочувствуя потению Вербы.

— А там что? — кивает он на корзину.

— Тут?.. Отут в корзинке?.. Да что ж тут?.. Маслица купила, сырку трошки…

— Ну, ладно… — говорит Верба и умолкает. Потом опять говорит: — Я тебя, Михайловна, предупреждал…

— А то как же… как же, — согласно кивает она, ласково заглядывая ему в лицо.

— Ну, ладно… Ты все ж таки помни, что я предупреждал, — говорит Верба и уходит.

Верба знает, что Катерина Авдюшко самолично производит на дому те самые стеклянные петушки на палочках и пряники-коники, и делает это весьма искусно. С одной стороны, вроде бы и не дозволено такое, такое нужно пресекать, а с другой стороны — изделия Катерины Авдюшко идут нарасхват, и как тут быть — сам черт не поймет!

Вот и дед Евтух Пивень со своими бочками. С одной стороны — покупатель отрывает бочки с руками, а с другой…

Приметив в толчее соломенный брыль и вышитую сорочку деда Ливня, Верба направляется к нему. Возможно, кто-нибудь подумает, что дед Евтух, распродав бочки, опять занялся сгребаньем сена, которого — ого, сколько можно набрать под возами и машинами? Ничего подобного. На людях дед Евтух этим не занимается. Тем более что сейчас у него иная задача: выбрать хорошей черной смородины, да побольше, чтоб побольше сварить варенья и отправить сыну в Киев, который тоже не забывает его и регулярно шлет ему растворимый кофе в баночках.

— Здравствуйте, Пивень, — говорит, подходя к нему, Верба. — Распродались?

— А конешно ж, распродався, — отвечает дед Евтух и протягивает Вербе костистую руку с коричневой, в мозолях ладошкой. — Драстуйте, чи шо…

— Ох, смотрите!.. — вздыхает Верба и тоже подает руку деду Евтуху.

— Я смотрю, — отвечает дед Евтух, отлично понимая, о чем речь. И хитрит: — Смотрю оце на ягоду и приторговую. Добра ягода в этом году.

— Ну ладно… — говорит Верба.

Он снимает фуражку, машет ею, чтобы хоть немного охладить фуражку и дать чуток остыть потной голове. Потом надевает фуражку и направляется к возам. И видит, как какой-то дядька, в расхристанной сорочке, стоя на возу, кричит и машет руками:

— Мытро!.. Мытро!.. — Дядька старается одолеть общий гул.

А какой-то другой дядька, бежавший к автолавке, в пиджаке и чоботах; останавливается, приставляет к глазам руку и, щурясь на солнце, смотрит, кто его зовет и зачем. Первый дядька уже соскочил с воза и бежит к нему.

— Мытро, здоров!.. Узнаешь?..

— Постой, постой… Сидор?! Да невжели Сидор?.. Ах ты, мать моя родная!..

— А я глядю: Мытро чи не Мытро?..

— Да я ж это, я!.. Да откеда ты взявся?.. Ах ты, боже мой!.. Это ж мы с тобой когда бачились?

— Да, считай, как с госпиталем распрощалась… Считай, в сорок пятом…

— Так ты живой?

— Да живой!

— Ну, здоров, Сидор!.. А я вот телочку продав…

— Здоров, Мытро!.. А я салом торговав…

Верба постоял, посмотрел на этих дядьков, на то, как обнялись они и, обнявшись, заспешили к возам, повернулся и опять пошел к ягодно-молочным рядам. Многие здоровались с Вербой: кто кивком, кто за руку, другие останавливались и заговаривали с ним. Вот подошел к нему знакомый железнодорожник — усатый, краснолицый, уже в летах. Протянул руку:

— Привет начальству. Дежурим?

— Дежурим, ну его к чертям.

— Да, жарковато…

— Трошки есть…

— И на кой хрен тебе тут дежурить?

— Порядок должен быть…

— Ну, тогда поддерживай.

— Да вот же — нужно…

— А я перец в стручках шукаю и не вижу. Красненький…

— Есть такой. Вон там в последнем ряду бабка продает. Пойдем покажу.

— Ну, пойдем… сделай милость.

Для кого быстро идет время, а для Вербы — медленно.

Всего второй час, самое пекло начинается. С неба льет такой огонь, что хоть снимай китель и на виду у всех выкручивай его. Видно, оттого и галки на кладбище зашевелились. Полдня недвижно висели на деревьях и вдруг разом, будто им скомандовали, покидают кладбище.