Всеволод Кочетов - Избранные произведения в трех томах. Том 1

До леса по насту, присыпанному мягким снежком, бежали быстро, полным ходом, дыхания для разговоров не оставалось. Но когда, ступая в след друг другу; пошли зигзагами вдоль опушки, Катя, не оборачиваясь, заговорила:

— Люблю, Петр Дементьевич, деревню, люблю и в то же время немножко побаиваюсь ее.

— Почему же?

— Ну, все–таки условия не те, что в городе. А придется работать. В деревню, конечно, пошлют. Последние полгода стажировки — и вот я здесь, у вас, здравствуйте! Мама настаивает, чтобы именно сюда я просилась. Может быть, не в Воскресенское, так хотя бы поблизости. Но мне хотелось бы в какие–нибудь новые места. Да и не разрешат, думаю, сюда.

— Не вижу причин не разрешить.

— Тогда буду вас лечить. Боитесь?

— Я — нет.

— А я — да.

— Чего?

— Говорю же вам — самостоятельности.

Лаврентьев оттолкнулся палками, догнал Катю, пошел рядом с нею.

— Но самостоятельность, Екатерина Викторовна, одинаково нужна и в деревне и в городе. В чем же, не понимаю, различие?

— Во–первых, в городе в случае затруднения есть с кем проконсультироваться и попросить помощи. Во–вторых, деревню надо знать, людей деревни, их обычаи, психологию…

— Ну, это уже чепуха начинается! — прервал ее Лаврентьев. — Абсолютная чепуха. Со своими высказываниями вы страшно опоздали. Вы говорите о деревне Глеба Успенского, Бунина, о дореволюционной, или в крайнем случае о деревне до коллективизации, но только не о современной. Возьмите Антона Ивановича, мать и дочь Звонких, Карпа Гурьевича — вы знаете их всех, конечно… Возьмите Дарью Васильевну, кого угодно, — в чем отличие их психологии от психологии жителя города? В чем, спрошу вас?.. Молчите? То–то. Я откровенно признаюсь, его не нахожу. Дело не в городском платье, в которое теперь оделся крестьянин. Дело глубже и серьезней. Дело в том, что крестьянин стал не тот. Мне даже не выговорить: крестьянка Ася Звонкая, крестьянин Антон Иванович Сурков. Стареет это слово, и даже новое слово «колхозник» в приложении к таким людям уже хотелось бы заменить другим, не в смысле благозвучия — оно и так в силу заслуг наших колхозников перед государством звучит отлично, — а в смысле точности.

— Вы, однако, загибщик! — Катя улыбнулась. Разговор ей нравился.

— Нет, не загибщик. Жизнь идет вперед, и общественные отношения развиваются. Назовите мне сегодняшнюю разницу, прошу вас, между рабочим Уралмаша и колхозником кубанской, к примеру, станицы?.. Хотя тут я, пожалуй, слегка подзагнул, вы можете меня побить разницей между социалистическим и последовательно–социалистическим предприятием. Будем рассуждать проще. Более двадцати лет прошло с начала коллективизации, за четверть века очень многое переменилось. И главное, переменилось отношение крестьянина к земле. Тридцать лет назад, конечно, уже не было смертоубийства на меже, но крестьянин еще ходил за землемером: как бы тот не ошибся на полметра, нарезая ему поле. В земле средний крестьянин видел источник накопления, наживы, он стремился этот источник расширять, увеличивать. Деревенский труженик дрался за дело революции вместе с тружениками города, это так, но, когда он выходил на свой клочок земли, он жил только своими узколичными интересами. Элементарно, не так ли? Что сейчас для колхозника земля? В значительной степени то же, что и для рабочего завод. Да, завод. Точка приложения труда на благо коллектива, на благо народа, поле для широкого творчества. На этом поле ныне взрастают герои — герои не какого–либо, а социалистического труда. Социалистического, имейте в виду. Ну вот, по глазам вижу, что теперь вы со мной согласны, Екатерина Викторовна.

— Убедительно. — Катя на ходу смахнула с лица заиндевевшую прядь волос. — Но это социальная сторона дела; главнейшая, правда, важнейшая сторона… А есть еще — нельзя ее скинуть со счетов — и внешняя сторона: быт.

— Отвечать даже не хочется. Сторона эта ваша чисто временная. Времени требует — и больше ничего. Что вы имеете в виду? Электричество? Канализацию? Не берите за эталон наше Воскресенское. Для того чтобы увидеть правильность избранного пути, всегда надо брать передовое — и по нему судить о нашем завтрашнем дне. Поискать — найдете колхоз с театром, о кино говорить не приходится. Поискать — найдете колхоз с филиалом научно–исследовательского института, колхоз с кандидатом сельскохозяйственных или биологических наук во главе…

— Да, — помолчав, продолжал Лаврентьев, — да, Екатерина Викторовна, деревня изменилась в корне. Тому, прежнему, крестьянину, с его двух–трехгектарной полоской, — зачем ему нужна была машина? А теперь колхозник, попробуй МТС обделить его трактором или комбайном, скандал какой учинит! С машиной пришли новые профессии: трактористы, комбайнеры, механики, электротехники — кто угодно. Пришла интеллигенция. И своя выросла. Я, например, крестьянин и, возможно, если бы не коллективизация, сейчас пахал бы плугом землю на своем индивидуальном поле.

— И я, возможно, жала бы овес! — Катя рассмеялась.

— Вы — вряд ли. Вы с Ириной Аркадьевной давно оторвались от овса, — в тон ей ответил Лаврентьев.

— А дядя Митя до самой коллективизации имел землю, пчел держал.

— Значит, не овес бы вам пришлось жать, а вертеть ручку медогонки и с медом на базар ездить. Но это шуточки, мы говорили о серьезном. Скажем, наука. Сельское хозяйство без нее уже не мыслится. Вы говорили о трудностях работы специалиста в деревне. Отчасти вынужден и я с вами согласиться. Трудно, да. Но чем трудно? Многое из того, что я знаю, знают и колхозники, вот беда! Яровизация? Знают и умеют ее проводить по всем правилам науки. Использование минеральных туков? Знают. Правильно обработать почву? Обойдутся и без меня. Организация труда, расстановка людей? Есть свои прекрасные организаторы. Что же остается на мою долю? Сводки для районных организаций составлять? Счетовод щелкает их как семечки.

— Не правы, не правы, Петр Дементьевич! — Катя замахала на него варежкой. — Все, о чем вы говорите, агроном должен обобщать, превращать в единую стройную систему борьбы за урожай. Вот его место — главный инженер!

— Туманно.

— Ничего не туманно. Я, например, не только лечить буду, я буду внедрять профилактику, гигиену, заниматься санитарным просвещением. Я добьюсь, чтобы исчезли тараканы, клопы, я…

— Козе хвост оторву?

— Да, да, и оторву!

Катя говорила запальчиво. Своей запальчивостью она нравилась Лаврентьеву.

— Рвите, — сказал он, — рвите все хвосты, действуйте, благословляю. У вас, уверен, получится. Через двадцать лет мы встретимся на асфальтированной улице Воскресенского, когда гектар здешней земли будет родить по десять тонн пшеницы.

— Через двадцать лет! Утешили. Мы к тому времени будем…