Всеволод Кочетов - Избрание сочинения в трех томах. Том второй

— По очень простой причине, — сказал Жуков. — Это не клуб, а заштатное кино и танцевальная площадка.

— Вы забыли о библиотеке, — добавил Вениамин Семенович. С раскрытым блокнотом в руке он сидел в углу возле шкафа, чисто выбритый, в полувоенном костюме, в желтых кожаных крагах. — В ней шестьсот пятьдесят постоянных читателей! — Вениамин Семенович поправил на переносье свои внушительные очки в восемь граней.

— Библиотека, танцевальная площадка, кино — это еще не клуб, — ответил Жуков. — Вы назовите число постоянных посетителей кружков, кабинетов, комнат отдыха. Вы назовите нам такие мероприятия клуба, которые помогали бы заводу в его борьбе за реконструкцию, за выполнение новой программы, помогали бы воспитывать нового человека. Вот что вы нам назовите.

— Что касается кружков… в кружке, например, кройки и шитья регулярно занимаются двадцать шесть человек. — Вениамин Семенович перевернул страничку блокнота. — В музыкальном кружке было…

— Почему «было», а не «есть»?

— Руководитель уехал, нового найти не можем. Я лично не музыкант, — Вениамин Семенович отвечал с улыбкой человека, уверенного в своей правоте.

— Но вы лично, — Жуков сделал ударение на этом «лично», — как мне известно, в прошлом режиссер. Чем же объяснить, что не работает не только музыкальный кружок, а и драматический?

— Спросите об этом у товарища Горбунова, Николай Родионович: — Вениамин Семенович сверкнул очками.

— Не могу, — сказал Горбунов, подымая глаза от бумаг, — не могу согласиться на такие условия, товарищи члены завкома. За руководство драматическим кружком Вениамин Семенович требует тысячу двести рублей! Получается: за клуб тысячу да за кружок тысячу двести…..

— Это же искусство! — перебил Вениамин Семенович. — Как вы не понимаете? Искусство требует всех сил человека. А если человек отдает все силы, то ему…

— Что за парламентские дебаты? — вступил в разговор Иван Степанович. — Клуб должен работать, должен! Взглянуть только на это здание — дворец! На его постройку ушло… — Иван Степанович назвал такую внушительную цифру, что сам же побагровел от возмущения. — Замороженные средства. Не клуб, а мертвый дом! Я настаиваю на самых решительных мерах.

— Вероятно, предложите меня снять, — вот, кажется, и все решительные меры, какие тут принимаются со дня открытия клуба. — Вениамин Семенович пожал плечами и, закрыв блокнот, сунул его в карман френча: все, мол, ясно, старая песня. — Клуб существует четырнадцать лет, — добавил он, — а заведующих в нем сменилось пятнадцать. Могу назвать фамилии, если угодно.

Он ошеломил собравшихся. Никто никогда таких подсчетов не вел. Заведующие приходили и уходили, почти не оставляя памяти о себе. О большинстве из них можно было сказать, что все они на одно лицо, все работали одинаково плохо, до крайности незаметно сменяли один другого. Ну, думалось, пять их было, шесть, — только не пятнадцать. Невозможно теперь и вспомнить, когда, кого из них, за что и почему снимали. Некоторые возглавляли клуб по два–три месяца, а кто всего пять–шесть дней.

Дольше всех держался Вениамин Семенович — два с половиной года.

Это был честолюбивый человек. В четырнадцать лет он написал первое стихотворение, а когда ему исполнилось семнадцать, областная молодежная газета напечатала одно из множества его стихотворных сочинений. Каких–нибудь восемь строчек. Но их оказалось достаточно Вениамину Семеновичу, или, как его тогда ласкательно называли, — Венику, чтобы покорить сердце соученицы по литературному университету. Так у него появилась жена, а затем и дочка с мудреным именем Тайгина, произведенным от слова «тайга». Учиться стало трудно, приходилось зарабатывать Тайгине на манную кашку. Он поступил затейником на какую–то базу однодневного отдыха, через несколько месяцев написал брошюру о затейничестве, ее издали.

Брошюра открыла ему двери в редакции газет. Но беда в том, что те качества Вениамина Семеновича, за которые его в детстве колачивали мальчишки — крикливость и хвастовство, — с годами дополнились непреодолимой страстью к склочничеству. Из–за них он не мог удержаться ни в одной редакции. Но он не унывал. Было время больших строек, — строились первые домны, металлургические комбинаты, тракторные заводы. Вениамин Семенович правду говорил Лиде с Катей — он и в самом деле порхал тогда с одной строительной площадки на другую, что–то писал в редакции многотиражек и радиоузлов.

Поступив в клуб Сталинградского тракторного, он сошелся с актрисой такого возраста, что ее сын уступал ему лишь двумя годами. Актриса крепко взяла Вениамина Семеновича в руки. Он ушел от Тайгины и ее матери. Он их «перерос». Актриса пристроила его помощником заведующего литературной частью в местный театр. Потом он стал помощником режиссера, потом добрался и до самостоятельной режиссуры. Но снова старая история: страсть к склокам не позволяла ему удерживаться в одном театре хотя бы год. Вениамин Семенович объяснял это интригами против него, завистью, непониманием его творческого метода.

Нет худа без добра. Калейдоскопическая перемена мест была ему в немалой мере на пользу. Исполнительные судебные документы, которые мать Тайгины посылала в адреса очередных театров, неизменно опаздывали: Вениамин Семенович уже выбыл в неизвестном направлении.

Время шло, актриса старела, Тайгина где–то росла, училась; все менялось, не менялся только он, Вениамин Семенович.

Мало отразилась на нем и Отечественная война, бόльшую часть, которой он провел где–то в Средней Азии. После войны снова замелькали театры, лектории, редакции. Наконец судьба занесла его на Ладу.

Поначалу он взялся за дело горячо: в клубе работали кружки, устраивались интересные лекции. Вениамин Семенович нажимал на все педали, — поговаривали о том, что заводу будет разрешено отметить семьдесят пять лет существования, а это значило, что последует награждение орденами. Орден был очень нужен Вениамину Семеновичу: во время войны он его не заслужил. Но юбилей прошел, орденами наградили кого угодно — всяких клепальщиков и слесарей, даже уборщиц и вахтеров, — только не Вениамина Семеновича.

Вениамин Семенович обиделся, и работа у него пошла так же, как шла и у большинства его предшественников. Зачем тут лезть из кожи? Ни почета, ни славы, ни богатства.

Его не первый раз вызывали в завком, не первый раз требовали улучшить работу. Он держался всегда независимо, потому что привык к бродячей цыганской жизни, втянулся в нее, она его нисколько не страшила. Ну что ему могут сделать? Уволят? Советский Союз велик. Клубов, газет, театров, лекториев в нем тысячи и тысячи — не пропадет Вениамин Семенович, найдет себе место, и не такое — получше, где его оценят, в конце концов поймут. Почести, почести! — они дороже всяких денег. Сам бы рад платить деньги за них, да и денег нет, жалеют скряги лишнюю тысячу… А чего–то требуют.