Всеволод Кочетов - Избрание сочинения в трех томах. Том второй

Ловится в основном мелкий частик. Добыча небольшой цены. Алексей теряет к ней интерес, посматривает на возбужденную Марину, вспоминает ее исповедь на скамеечке деда Антоши Лукова, хочет сказать что–нибудь такое, от чего бы у нее на душе посветлело, но не находит нужных слов, злится, кричит Колдунову:

— Давай заканчивай!

Прозрачные сумерки легли на озеро. Вода стала светлее неба. Рыбьи пляски на ней — тысячи колец, маленьких и больших. Блеснула рыбка — новое кольцо.

Сыграла, испетлив спину, пудовая щука — целый обруч, волной в стороны.

«Ерш» идет «самым малым». Слева — низменный, поросший ракитником берег. Старинные дедовские заколы для мережного лова. Кряжевой, Жерновка, Черная Грязь, Носок… С детства памятны Алексею эти названия. Сюда его водил впервые рыбачить отец. Сюда и по сей день ходят мережники. Тяжел их труд, небезопасен и не всегда добычлив, но разве откажутся от него старики! Будут всякие небылицы о траловом лове выдумывать, керосин, мазут поминать, лишь бы доказать неоспоримые преимущества своих мережей, своих заколов, своих древних навыков. Только ли во имя хлеба или плана идут они в озеро? Не живет ли в их подсознании инстинкт ловца, охотника, борца с природой?

Алексей вышагивает на мостике — три шага туда, три обратно.

Марина притомилась за день с непривычки, ушла в его «капитанскую» каюту — клетушку: два метра на полтора, где только умещаются привинченная к стене коечка да зеркало, тоже вделанное в стену. Алексей слышит, как, заметив ее уход, радуется Ивантий.

— Ну, полегчало, братцы, слава богу! — Шумно выдыхает воздух, крестится болтливый старикашка. — Напостился, муку крестную принял. — И тут же, пришлепывая босыми пятками по палубе, он отчебучил непечатную частушку.

Колдунов откликнулся:

— Это верно, трудновато, когда баба на борту. Тут трал заело, а ты молчи, нишкни. Маришка, конечное дело, девка своя, рыбачка. Вроде и нечего язык на привязи держать. А получается — сам держится.

— Во–во! — подхватил Ивантий. — Морозит язык. Слова не выдавить. Лейтенант — как же!

— Лейтенант — это между прочим, — не согласился Колдунов. — Главное — строгая девка, бровью поведет — заткнешься.

Ивантий поскреб затылок: кому–кому, а ему–то известно, как поведет бровью Маришка Платова, скажи скородумное слово. Он побрел на бак, где Иван Саввич, с особого разрешения капитана, варил в котле уху. На «Ерше» была кухонька — камбуз, но Иван Саввич считал, что варить уху на плите — не знать, значит, азов кулинарии. Уха должна вариться на свежем воздухе, непременно над костром, и в котелке, а не в кастрюле. На палубе для этого был выложен из кирпичей квадрат, на нем потрескивали сухие поленья, над которыми висел объемистый черный котел, — такой, чтобы ухи хватило на всю команду. Из–под круглой деревянной крышки вместе с паром прорывались острые запахи рыбы, перца, лаврового листа.

— Алексей Кузьмич! — позвал Иван Саввич. — Пора командирскую пробу делать.

Капитану торжественно поднесли черпак с наваром. Алексей подул на него, отхлебнул, — следили за капитаном с нескрываемой завистью: проголодались, — почмокал губами, сказал:

— Эх, Иван Саввич, не по той специальности вы пошли, не по душевному призванию!

Иван Саввич сиял, суетился, требовал ложек, мисок, — считал, видимо, что на предстоящем пиршестве хозяин — он, остальные — гости. Приглашал гостей к столу — к брезенту, раскинутому на палубе.

Марину едва подняли с постели. Не могла понять, где она, что с ней, и только на свежем воздухе окончательно проснулась. После сна ей стало зябко, — даже горячая уха не согревала. Иван Саввич вынес свою лохматую собачью шубу — мех внутрь, мех наружу. Марина утонула в ней с головой и с ногами, только нос торчал из–под капюшона да поблескивали повеселевшие глаза.

После ухи благодушествовали, сытые. Тянуло поговорить да послушать. Ждали только, кто начнет первый. Алексей оглядел берег, вдоль которого все еще скользил «Ерш», заметил зеленый мигающий фонарь на сигнальной вышке, сверился по часам, та ли отметка, которая ему нужна, и крикнул штурвальному новый курс. Траулер стал сваливать вправо.

— Ну, Иван Саввич, теперь идем по вашим приметам ловить, — сказал Алексей. — Чайки большой добычи не принесли. Посмотрим, что принесет наука.

— У меня не приметы, — возразил Иван Саввич. — Сопоставление постоянных данных дает ориентировку…

— Во–во, даешь ориентировку! Об этом я давеча и толковал, — вставил Колдунов. — Мы за дедовские приметы не держимся. Сами без малого деды.

«Ерш» уходит от берегов в темное озеро. Пора белых ночей миновала. В черном небе, как лесные гнилушки, холодным светом светят зеленые звезды. Звездами сыплются за борт махорочные искры из «неугасимой» Фомина. Лица рыбаков в отблесках потухающего камелька — словно раскаленная в гончарной печи глина. Багрово отблескивают и глаза в синих провалах под бровями.

Молчат рыбаки. Алексей понял, чего ожидают. Увел Марину на мостик. Спать она уже не хотела, разгулялась. Спустился в кубрик Иван Саввич. На баке тотчас сдвинулись к камельку, разлеглись, расселись поудобней. На затравку пошла история о царе Петре, которого чуть было не оженили на разбитной набатовской вдовице, когда он приезжал закладывать Новую Ладогу на месте Никольско — Медведевского монастыря. История была хитроумная, на свежего человека действовала без осечки, — катался от смеха. Но и те, что не раз слыхивали ее, все равно дружно гоготали. Только сам рассказчик, тралмейстер Колдунов, сидел с каменным лицом — я — де повествователь, мое дело сторона.

Марина с Алексеем устроились на капитанской решетчатой скамье, хохот рыбаков их не беспокоил, заглушался ровным стуком дизеля.

— Островок–то — островок, — рассказывал Алексей, — что ни на есть пустяшный. Двадцать шагов вдоль, двадцать поперек. Да дело не в величине. Немцы рассчитывали так: если захватят Сухо, значит, конец ладожской навигации. После зимней ледовой «Дороги жизни» весь подвоз к Ленинграду летом держался на водном пути. А на самом этом пути, охраняя его, стоял Сухо с нашим гарнизоном в несколько бойцов…

Марина пригрелась в шубе Ивана Саввича, закрыла глаза — и перед ней, в сером сумраке мглистого осеннего утра, на окруженном водой клочке каменистой земли возник сложенный из зеленых от плесени валунов старинный петровский маяк. Снежное сало выбрасывали волны на морозные камни. Низко висели синие тучи. В жерлах длинных орудий выл северный ветер.

Можно было легко представить себе, как среди расчищенного возле маяка дворика на утреннюю поверку строится крохотный гарнизон, как расплывчатой тенью скользит за островом сторожевой тральщик.