Всеволод Кочетов - Избрание сочинения в трех томах. Том второй

— Если бы вы знали, Виктор Ильич, как несправедливо все, что вы говорите! — Зина даже швырнула на землю туфли, которые несла в руках — Что, что я могла затаить?

— Вот и я интересуюсь — что?

Виктор поднял туфли. Дошли уже до клубного сада, близко был Зинин дом. И только тут позади появился Алексей.

— Ящерицу ловил, — сказал он. — Хотел преподнести Зинаиде Павловне вместо брошки. Удрала. — Алексей видел, что Зина расстроена, что Виктор почему–то несет ее туфли. Он отобрал их у Виктора: — Тебе, Витя, нельзя. Ты отец семейства. А я… мне по штату положено: кавалер.

Зина выхватила свои злосчастные «лодочки» у Алексея.

— Мне нужны друзья, а не кавалеры! — сказала она резко и побежала к подъезду дома.

— Ты не знаешь, Алешка, что с Зинаидой Павловной? — спросил Виктор. — Не ты ли, братец, виноват? Не любовные ли осложнения?

Алексей остолбенел от удивления: как может обернуться дело! Сказка, да и только!

— Ну, Витя, — ответил он, — ты попал в самую точку… Объяснил бы я тебе все, да не имею полномочий.

— От кого полномочий?

— От батьки.

— При чем тут батька? — Теперь изумился Виктор.

— Батька при чем? Батька, ты же знаешь, главный блюститель нравственности.

— Какой нравственности?

— Обыкновенной. Человеческой, Витя. Хочешь, конечно, я тебе скажу. Разве сам–то ты не замечаешь?

— Чего не замечаю? Говори или не говори… что–нибудь одно. А то крутишь на серединке.

— Вот здесь оно все крутится, здесь! Не на серединке, а слева. — Алексей поводил пальцем по своему кителю напротив того места, где у человека сердце.

— Кто — я? — Виктор догадался, что обозначает этот жест.

— Она.

— Зинаида Павловна?

— Да, Зинаида Павловна. Заместитель заведующего бюро технической информации завода.

— Осел ты, Алексей, осел! — Виктор даже плюнул от досады и раздражения, настолько нелепым показалось ему то, о чем говорил Алексей.

1

Тоня сдержала обещание. Катя больше не была одинокой. Каждый вечер, каждое воскресенье к ней в подсобное хозяйство приезжали или сама Тоня, или Тонины подруги. Кате их постоянные посещения были приятны и вместе с тем тягостны. Выпускницы десятого класса, в сущности, еще девочки, они не умели скрывать свое сожаление к бывшей соученице по школе. Они заботились о ней, как об очень больной и немощной, — спешили подать стул, поддерживали под руки, если шли гулять; то и дело восклицали: «Не нагибайся! Не поднимай! Тебе это нельзя!» При них Катя не имела права ни ступить с дороги в поле, ни сорвать василек; послушать девочек — она должна только лежать или сидеть. А Кате хотелось двигаться, рвать васильки, играть с девочками в лапту. Катя чувствовала себя совершенно здоровой и плохо представляла то, что вскоре должно было с ней произойти.

Произошло это ночью. Девочки давно уехали. Катя лежала в постели, но не спала. Большая луна спокойно и холодно смотрела в окно. Катя прислушивалась ко всему, она ощущала во всем своем теле какие–то незнакомые ей тревожные движения. Ей становилось страшно. Она жалела, что находится не дома, что возле нее нет мамы. Зачем, зачем она не попросила маму побыть с ней? Маргарита Степановна приезжала два дня назад, говорила о том, что у нее началась конференция, но она готова и конференцию пропустить, если Катюше это надо. Катя и слушать не захотела, она знала, что городские учительские конференции бывают каждое лето, что Маргарита Степановна непременно выступает там с каким–то докладом, — только в прошлом году не выступала, потому что болела. Катя ответила: «Не беспокойся, мамочка, я чувствую себя прекрасно. Все еще не скоро, и все будет хорошо». — «Ну, смотри, смотри. В случае чего немедленно сообщи мне. Ах, как это нескладно получилось, что ты здесь, а не дома!..»

И вот настала эта ночь, началась эта тревога… Что же делать, что?

Когда пришла внезапная боль, Катя решилась, — она забарабанила кулаком в стену, оклеенную пестрыми обоями.

Вошла соседка, зажгла свет, увидела испуганные Катины глаза.

— Время, значит, доченька, время, — заговорила она. — Дело не страшное, обыкновенное. Женская доля; Ты одевайся пока, схожу к дежурному, пускай подводу дают или машину.

Дежурный, или попросту сторож дядя Митя, спал в конторе на скамейке, подложив под бок шубу, а под голову валенки.

— Вот беда–то, вот беда–то! — запричитал он, узнав, по какому делу к нему пришли. — Где же ее, подводу, брать? Будить начальство или как? Конюхов подымать? Искать шофера?

— Пока проищешь их, поздно будет. Звони в Скорую помощь, а то в завод.

— Скорую — где ее номер! Я в завод брякну.

Дядя Митя вызвал заводский коммутатор:

— Соедини, барышня, с главным! Кто там главный? Спешное, барышня, происшествие. В больницу надо.

Главным, как всегда в ночную пору, оказался дед Матвей.

— Журбин слушает, — услышал дядя Митя хриплый бас.

— Матвей Дорофеевич, что ли? Здорόво, Матвей Дорофеевич! Матвей Дорофеевич, родит тут у нас одна. Молоденькая.

— А я что — повитуха? У меня производство.

— Матвей Дорофеевич, рассуди: конюхов будить, шофера искать… А человек на свет божий просится. Ему ждать некогда.

— Ладно. Ты… как тебя — Зайцев?

— Лагуткин.

— Ты, Лагуткин, покороче. Порядкам меня не учи. Вели ей потерпеть. Уговори там, слышь? Как фамилия?

— Травникова. От вас которая, с завода. Табельщица.

— Ну, ну, исполняй должность! Выйди, встреть машину.

К восьми часам утра все было кончено. Измученная, разбитая, Катя уснула и спала до глубокого вечера. Когда проснулась, первое, что увидела, — огромный и лохматый букет георгинов на тумбочке возле кровати. Она много раз слышала о цветах, которые приносят родившим женщинам. Их всегда приносят, непременно. Но кто мог принести цветы ей? Тоня? Девочки? Наверно, они. Спасибо, девочки.

Но не девочки, а дед Матвей распорядился отправить Кате букет. Дед Матвей не ограничился тем, что послал в подсобное хозяйство машину, он счел своим долгом позвонить утром в больницу и справиться, как дела у молодой роженицы, а возвратясь домой, сказал Агафье Карповне:

— Травниковой–то дочка… того… у самой дочка. Вели Дуняшке, когда придет, цветков нарезать. Не скупись, Агаша, нельзя, человек родился.

Кате было приятно, что и у нее цветы, а не только у той женщины, которая лежит возле окна. Даже еще лучше, чем у той, букет. Но она недолго любовалась цветами. Лишь на несколько секунд они отвлекли ее от мысли о ребенке. Катя смотрела на цветы, а думала о том, кто у нее родился, и представлялся он ей не как девочка или мальчик, — просто ребенок: ее, Катин, ребенок. Совсем это не важно — девочка или мальчик. Лишь бы красивый.

Катя увидела ребенка только на следующее утро. Белый кулечек с красным личиком оказался девочкой, некрасивой: лысенькой, курносой, глаз почти не видно, вместо них узкие щелки.