Всеволод Кочетов - Избрание сочинения в трех томах. Том второй

Ошеломленный возможной переменой в его жизни, Алексей продолжал молчать. В его сознании давно и прочно укоренилась мысль о том, что до семнадцати лет он будет писать диктовки и решать задачки, а дальше… об этом «дальше» он еще не задумывался. Он еще был мальчишка, и интересы его были мальчишечьи. И вдруг представился случай стать рабочим — таким же, как Виктор и Костя, как дядя Вася, как дед Матвей: Он будет ходить в промасленной спецовке на завод, получать два раза в месяц получку, свою собственную получку! На равных правах будет участвовать за вечерним чаем в общих разговорах о заводских делах. Все это куда интересней, чем зубрить немецкие глаголы и заучивать путаные химические формулы.

Алексей молчал, обрадованный и взволнованный. Стать самостоятельным рабочим — да кто же от этого откажется?!

Но Илья Матвеевич по–своему истолковал молчание сына. Молчит — значит, нужно повлиять на его сознательность, напомнить парню, что такое рабочий класс, о котором Илья Матвеевич любил поговорить и говорил всегда с величайшей гордостью.

«Пойми, Алеха, — продолжал он проникновенно, — мир держится на рабочем и на крестьянине. Все, что ты видишь вокруг себя, — дом этот, столы, стулья, одежда, швейная машина, лампочки, выключатели, хлеб, — все дело рабочих и крестьянских рук. И куда ни взгляни — паровозы, автобусы, корабли, целые города, — всё они и они, трудовые руки, сделали. Рабочий класс — творец, потому он и самый главный, потому и партия наша всегда на него опиралась».

Все это Алексей слышал уже не раз, он в школе узнал начала политической грамоты, узнал, что и в революциях, и в мирном строительстве рабочий класс должен идти в союзе с трудовым крестьянством, но молчал, боясь рассердить отца в такую решительную минуту.

«Я бы хотел по металлу, — сказал он, чтобы не затягивать разговора и не дать отцу опомниться: а то еще передумает. — По дереву не больно нравится». — «Ну и иди, сынок, по металлу! — оживился отец. — Дело твое».

Так Алексей пришел на завод в обучение к старым мастерам. Сначала он пробовал токарничать, но вскоре его привлекла судосборка и особенно клепка. Освоив пневматический молоток под руководством своего дяди, Василия Матвеевича, он клепал медленно, но очень тщательно. Головки заклепок у него получались ровные, красивые. «По–нашему работает твой младший», — говорили Илье Матвеевичу старые клепальщики при встречах.

Когда Алексей получил первую получку, он всю ее, до копейки, принес домой и отдал матери. Едва вернулся с завода Илья Матвеевич, Агафья Карповна выложила перед ним на стол пачку десяток. В глазах ее были и гордость и слезы — всё вместе. Илья Матвеевич пересчитал деньги, подергал себя за бровь, сказал: «Вот, Алешка, ты и могильщик капитала! Хозяин земного шара».

На следующий день после работы, выхлопотав в отделе рабочего снабжения ордер, он повел Алексея в универмаг и, якобы на его первую получку, купил ему самый дорогой, какой только нашелся в универмаге, самый лучший бостоновый костюм. «Хозяин должен и ходить по–хозяйски. Понял?»

Алексей быстро поднимался по. трудовой лестнице. Лицом он походил на свою, известную ему только по фотографиям, бабушку Ядю, а характером выдался в деда, каким тот был в молодости, — немножко замкнутый, сосредоточенный, как говорят, себе на уме. Через пять лет он достиг мастерства, какое старым клепальщикам давалось десятилетиями. А полгода назад произвел чуть ли не резолюцию на стапелях. Он реконструировал пневматический молоток, ускорил действие его ударного механизма, затем перестроил бригаду, и выработка бригады возросла в несколько раз.

На Досках почета — на заводе и в городе — появились его портреты, появились портреты в заводской и областной газетах, в иллюстрированных журналах; о нем писали, рассказывали по радио; его избирали в президиумы торжественных заседаний. Молодая голова кружилась. И если прежде была дума продолжить когда–нибудь ученье, по примеру Антона пойти в институт, то постепенно эта дума ослабевала, ее начало заслонять мнение, что и без науки он, Алексей, достиг такого места на заводе, какого за всю их долгую жизнь не смогли достичь ни дед, ни отец, ни дядя, ни те старики, у которых он поначалу учился клепке.

Растерялся Алексей только перед Катей. Перед маленькой чертежницей он утрачивал все свое напускное величие, становился простым, влюбленным парнишкой, каким и был на самом деле. Все портреты, все пространные статьи о нем в газетах и радиопередачи «с рабочего места знатного стахановца» он готов был, не задумываясь, променять на одно Катино слово, на одно еле ощутимое прикосновение ее руки.

После первомайского вечера в клубе они встретились еще раза два–три, Для Алексея встречи с Катей не были случайностью: по окончании работы он поджидал ее возле заводской проходной, притворяясь, что читает газету, наклеенную на доске. Потом они шли до того места, где путь разветвлялся: ему в Старый поселок, ей — в Новый. Шли медленно, Алексей рассказывал о своих производственных успехах, — других тем на ходу что–то не найти было. Время от времени он испуганно спрашивал: «Вам это, наверно, неинтересно?» — «Что вы, что вы, Алеша! Очень интересно!» — восклицала Катя с жаром. Алексей в этот жар не совсем верил. «Из вежливости так говорит, — думал он, разглядывая Катины длинные ресницы, пушистые брови, ямочки на ее щеках, на которые смотрел бы да смотрел. — Не больно то нужна ей вся эта болтовня про клепку». Катя говорила о более интересном. «Если бы вы, Алеша, со своим реконструированным воздушным молотком очутились в каменном веке, — весело фантазировала она, — вы бы стали самым могущественным божеством. Вы бы легко выдалбливали в скалах пещеры для жилья, легко и просто высекали огонь из камней, как громовержец насмерть поражали бы огромных мамонтов…»

Алексей, пожалуй, и согласился бы вернуться в каменный век — при том условии, если там будет и она, Катя. Но, на беду, Катю так далеко не тянуло. Катя с увлечением говорила о раскопках в древнем Хорезме, о таинственных мертвых городах каких–то сказочных государств — Камбоджи и Лаоса, затерянных в тропических джунглях. Алексею было стыдно оттого, что он о таких государствах даже и не слыхивал. Как–то после разговора с Катей он отправился к дяде Василию Матвеевичу. «Камбоджа и Лаос? — переспросил Василий Матвеевич. Он надел очки и раскрыл толстенный географический атлас. — Вот они, братец, гляди, где!.. Тут, возле Вьетнама, между Бирмой и Вьетнамом. Все это бывший Индо — Китай, пожелавший, Алексей Ильич, самоопределиться, жить свободной самостоятельной жизнью. Представители этих государств собрались на специальную конференцию, договорились действовать сообща против французов–колонизаторов единым народным фронтом».