Всеволод Кочетов - Избрание сочинения в трех томах. Том второй

До того как Антон стал бригадиром, Илья Матвеевич считал его легкомысленным парнем. Ну что такое в самом деле! — только и думает о футболе, о клубных спектаклях, стишки печатает в городской газете. Назначили бригадиром — переменился. Потому, видимо, переменился, что бригадирство пришло к нему очень рано, в девятнадцать лет, и ошеломило ответственностью, множеством непривычных забот и обязанностей. Самолюбие не позволяло быть хуже других бригадиров, а чтобы не быть хуже их — хочешь не хочешь, отложи стишки в сторону.

Уйдя на фронт, в первые же месяцы войны, в боях под Москвой, он потерял ногу. После госпиталя вернулся домой и крепко загрустил. С протезом не полезешь в тесные отсеки, не спрыгнешь, как бывало, с одной палубы на другую сквозь узкий люк, не пройдешь по обледенелым лесам. Долго тогда думали, как быть, долго совещались, и семейный совет порешил в конце концов: учиться Антону, и если уж учиться, то непременно на инженера.

Все силы вложил Антон в ученье. Вечером он посещал школу взрослых, днем учителя приходили к нему домой. Через полтора года Антон выдержал экзамен на аттестат зрелости и уехал в Ленинград, где поступил в Кораблестроительный институт.

В институте учился легко: знал практику судостроения, и это сочетание практических знаний с теоретическими, чего не было у большинства других студентов, закономерно привело к тому, что после защиты дипломного проекта молодого инженера взяли на работу в научно–исследовательский институт, и вот он теперь — один из ведущих технологов судостроения. Как отцу не гордиться таким сыном!

Антон был веселый, жизнерадостный человек. Все домашние не отходили от него, когда он начинал о чем–нибудь рассказывать; даже Тоня, которую Антон в шутку называл тезкой, забывала свои дела, слушая Антона, хотя далеко не все, о чем он рассказывал, было ей понятно. Она позабыла даже об Игоре, которого в день приезда Антона, пригласила в гости на Якорную.

И вдруг Игорь неожиданно пришел. Он пришел в следующее воскресенье.

День был жаркий и душный. Ласточки носились над самой землей, пронзительный писк их врывался в распахнутые окна, и Агафья Карповна еще утром сказала, что быть грозе и не ходил бы, мол, дед к Василию и сидели бы все дома. Но дед Матвей не послушался. Ушел и Виктор, — в клуб, на слет стахановцев, и Алексей ушел — неизвестно куда; и Костя с Дуняшкой, захватив своего первенца, отправились в дюны.

Тоня хотела пойти с ними, но ее задержала Лида и увела в беседку, давным–давно сколоченную Ильей Матвеевичем из реек и такую обветшавшую, что, казалось, не обвивай ее так густо дикий виноград, она неминуемо завалилась бы набок. В беседке было таинственно и прохладно. Сквозь узорчатые листья винограда виднелось окно, из которого выплывали клубы табачного дыма. Там, в общей семейной столовой, сидели Илья Матвеевич, Александр Александрович и Антон. Дымили они над какими–то расчетами и чертежами.

Водя по лицу кончиком переброшенной на грудь великолепной косы, Лида говорила:

— Счастливая ты, Тонечка. У тебя молодость. А что у меня? Ничего. Мне скоро тридцать. Пойми: тридцать! И вот сижу, сижу и сижу. Чего–то жду, — а чего? Сама не знаю… Виктор мой… ну что о нем говорить! Мне кажется, любая доска для него интересней, чем я. Он живет этими досками и бревнами, он пропах стружками и клеем и ничего больше вокруг себя не замечает. Все считают меня ненормальной, а мне думается, он ненормальный. Ну подумай только! Вскочит среди ночи, лампу зажжет и что–то рисует. Посмотришь утром — какие–то колеса с зубьями. Зачем они? Он же столяр. И мало ему дня, вечера, — нет, и ночью его не чувствую, не вижу. Чужой, посторонний, неласковый. Соломенная вдова я, Тонечка. Не может, не может так жить человек! Что мне делать, скажи хоть ты? — Лида крепко сжала запястье Тониной руки, зашептала ей прямо в лицо: — Ну что, что? До беды ведь дойдешь. За мной один человек ухаживает…

— Тетя Лида! Зачем вы это говорите? — Тоня отшатнулась от нее. — Что вы говорите?

Ей стало страшно. Она рванулась, убежала бы, на Лида снова усадила ее рядом с собою на скамью.

— У вас меня не любят… — Она усмехнулась. — Вот я говорю: «у вас», а ведь двенадцать лет прожила в семье.

— Тетечка Лидочка! Пошли бы вы работать в какой–нибудь цех. В поликлинике скучно. Идите на завод. Там народу сколько…

— Завод! Провались он, весь этот завод! Для вас, Журбиных, только завод и существует.

— Тоня-а!.. — протяжно позвала с крыльца Агафья Карповна.

Известно, что ни за чем хорошим родители своих детей не зовут. В магазин сходи, и непременно за хлебом и за керосином сразу, или к соседям отправляйся — проси какой–нибудь противень или щепотку перцу взаймы. На этот раз Тоня готова была идти куда угодно, только бы не оставаться дольше с Лидой.

— Я здесь, мамочка! — откликнулась она, выбегая из беседки.

— Здесь, здесь, а кавалер дожидается чуть ли не полчаса.

Возле крыльца стоял Игорь. Нисколько не смущенный тем, что его назвали кавалером, он пошел Тоне навстречу, пожал ей руку и сказал:

— Совсем не полчаса. Тридцать секунд.

Тоня в душе ликовала, и не только в душе, лицо ее и глаза не могли скрыть радости оттого, что Игорь пришел. Она и не пыталась ничего скрывать. Ей, воспитанной Алексеем в «мужском духе», была чужда игра в «барышню». О Лиде Тоня уже позабыла.

— Игорь, вот хорошо! Мы сейчас пойдем гулять. Пойдем в дюны, к бухте…

— Какие дюны? Гляди, что творится! — Агафья Карповна указала на небо.

В небе, сплетаясь в косы, неслись клочья туч; за воротами взметывалась пыль и катилась клубами к заводу; ветер гнул тополя, повсюду шумели листья, на крыльцо упали большие, с брызгами, капли дождя. Пока Тоня растерянно разглядывала небо, дождь ударил потоком, и хлестнула, ломаясь и рокоча, длинная молния.

Вбежали в дом. Тоня повела Игоря в свою комнатку. Проходя через столовую, Игорь поздоровался… К нему обернулся только Александр Александрович.

— А?.. — Старый мастер посмотрел недоуменно, поверх очков, да так и не понял, в чем тут дело и чего от них хочет черноглазый молодой человек.

Тонина комната была тесная, узкая — боковушка рядом со столовой. В нее доносилось каждое слово, сказанное Ильей Матвеевичем, Александром Александровичем или Антоном. Игорь и Тоня говорили шепотом, сдерживали смех.

— Мне у вас нравится, — сказал Игорь, разглядывая на стене фотографии Тониных подруг.

— Ну и живи у нас, если нравится. — Тоня не заметила, как стала ему говорить «ты».

— Да, живи! Шутки шутками: ни отцу, ни маме еще неизвестно, что я на заводе работаю. Они думают: с товарищами к экзаменам в институт готовлюсь. Хотя уже начинают подозревать что–то неладное. Очень рано встаю. И потом так: я в цехе переодеваюсь, конечно, моюсь–моюсь — все равно от меня железом пахнет. Мама спрашивает: почему это? Духами, что ли, начать прыскаться?