Борис Лапин - Подвиг

Потом он осведомился об отряде, который стоит за холмом. Гость ответил:

— Его послал с нами кобдоский губернатор, чтобы преследовать врагов революции. Говорят, остатки унгерновцев снова появились здесь в горах. Но теперь, если нужно, наш отряд будет сражаться под вашим руководством.

Бадма-лама вышел вместе с гостями на площадь перед юртами и приказал людям веселиться. Они, стоя прямо, как солдаты, переминались с ноги на ногу и громко кричали:

— Да здравствует наш предводитель!

Вечером Бадма-лама вынул из-под настила бутылку спирта и отпил четверть стакана. Гости также немного выпили. Бадма-лама приказал открыть ружейный склад. Показывая на сотню винтовок и на разобранный пулемет, лежащий среди ящиков с мукой и сахаром, он похвастался:

— С этим я покорю всю Монголию.

Потом он отвел гостей в приготовленную для них юрту, просторную и не продуваемую ветром. Здесь прибывший с гостями коновод уже приготовил постели и развел огонь. Когда прощались, один из приезжих попросил Бадма-ламу прочесть молитву. Монах поднял руки для благословения. В то же мгновение коновод обвязал его руки крепкой петлей. Первый гость быстро проговорил: «По постановлению народного правительства ты приговорен», второй гость выстрелил Бадма-ламе в сердце.

Никто из отряда бандитов не пришел на помощь Бадма-ламе. Увидев, что предводитель погиб, каждый думал только о спасении собственной жизни. Через несколько минут ставку окружил конный отряд. Люди Бадма-ламы топтались возле юрт, нестройным и льстивым хором возглашая многолетие революционной власти. Когда солдаты вынесли труп Бадмы на площадь, один пожилой бандит сказал:

— Подождите радоваться. Даже если он умер, можно ожидать от него хитрости и мести.

На площади был устроен митинг. От имени республики все жители были прощены. Пять человек — Тютгор Хаваджа, киргизский наездник, Менке-Нансан, отрядный палач, монах Бюган-Хамбо, Содном Чжаб и китайский ростовщик Тай Бо, снабжавший Бадма-ламу деньгами, были расстреляны на месте. Расстреляна была также собака Бадма-ламы, которая бросилась его спасать.

1939

На холме стояло десятка четыре юрт. Среди них увидели кирпичное строение — амбулаторию монгольского Министерства здравоохранения. Здесь у входа нас встретил доктор Успенский. Он пригласил нас в комнату — отгороженный от приемного покоя угол, где стояли кровать и стол.

Мы пили чай и болтали о местных делах, восхищаясь привольной жизнью в пустыне, природой, прекрасными возможностями охоты.

Успенский был азартным охотником. По характеру он был нелюдим, работе предан до страсти.

Больше всего на свете его волновало соперничество с буддийскими ламами, монастырь которых находился в пятнадцати километрах от Сайн-Шандэ. Он тщательно следил за интригами монахов, за слухами, которые они распускали о нем. Ему часто приходилось лечить больных, от которых отказывались монастырские знахари. Лечение больного было поединком между ним и темной буддийской ученостью.

После чая доктор Успенский повел нас осматривать селение. Мы зашли на спортивную площадку, где тридцать юношей и девушек приседали, ложились, вставали, бросались в бег, совершая вечернюю зарядку.

Доктор Успенский сказал:

— Из-за одного этого стоит здесь остаться: я из года в год наблюдаю, как возрождается здоровье народа.

Для ночлега доктор предложил нам свою кровать и стол. Сам он лег на полу. Перед сном мы разговаривали о любви и браке у гобийцев. Враги Монголии утверждают, что любовь в нашем смысле слова почти неизвестна степным монголам и что гобийцы под словом «любовь» разумеют беспорядочное сожительство. Все это глупая ложь. Каждый, кто соприкасается с монголами, может рассказать о случаях поразительной привязанности влюбленных, о пылкой страсти и ревности.

— Знаете, — сказал доктор Успенский, — я пришел к убеждению, что все, кто ругает Монголию, — сами дурные люди. Монгольская природа благородна, так же благороден монгольский народ. В лучшем случае эти рассказы — недомыслие, а может быть, наговор врагов. Ведь и о нас некоторые уважаемые ламы говорят, что русские люди без печени: по их понятиям, в печени заключается душевная сила. Я проследил, откуда идут все их разговоры. Знаете откуда? Это японский агитпроп.

Как раз сегодня утром у меня было назначено на прием двенадцать больных. Большинства люэтики. Соседний монастырь ведь служит рассадником «венеры» на весь район. Сальварсан здесь делает чудеса.

Я принял одиннадцать человек и закатил им уколы. Ждал двенадцатого, но он не явился. Я оседлал коня и поехал в соседнее урочище, где кочует мой пациент.

Застаю его дома. Однако он мне совсем не рад. «Что же, — говорю я ему, — не приходишь ко мне на прием, ведь ты, — я ему это объясняю по-монгольски, — погибнешь». Как же, вы думаете, мне отвечает пациент? Он говорит: «Оставь меня, я глотаю целебные лепешки…»

Понимаете, в чем дело? У монастыря есть связь с заграницей через странствующих лам. Японский врач бесплатно подносит монастырю в дар коробку патентованных пилюль. Лама с кое-какими наставлениями подносит пилюли скотоводу. В результате скотовод говорит: «Врач из СССР — плохой, колет человека, японский врач — хороший, дает вкусные лекарства».

Японским «врачам» ведь плевать на то, что лет через десяток их пациент останется без носа. Ну, да ладно, что об этом говорить!

В общем, работа в пустыне Гоби имеет свои плюсы и свои минусы. Я не могу жаловаться на скуку. Во-первых, занят по горло. И во-вторых, для местных условий здесь городишко вполне приличный, можно сказать, даже славный.

Среди здешних монголов есть вполне культурная публика. Возьмите Церен-Гомбодорчжи — это человек столичного масштаба, недавно прислан из Улан-Батора. Или Гомбосурун, Гомбожаб и Гончик. Последний даже говорит по-французски.

Я узнал в своих путешествиях этот народ и всей душой к нему привязался. Я полюбил живой ум монголов, их пристрастие ко всему величественному и необыкновенному, научился ценить их честность, юмор, чувство собственного достоинства.

Если долго остаешься наедине с природой в пустыне Гоби, то невольно испытываешь чувство страха. Эта вечная тишина заставляет оглядываться и искать глазами врага. Кругозор подавляет громадностью, леса и холмы внушают почтение дикостью и величием своих пространств. Только появление человека рассеивает приходящие на ум мрачные мысли.

В общем, работой я доволен. Живется здесь вольно и хорошо. Конечно, разбирая строго, можно найти на что пожаловаться: жестокий климат, консервная пища, отсутствие советских газет. Эти мелкие неудобства иногда действуют на нервы. Я уже третий месяц требую у Монценкоопа, чтобы мне прислали велосипед. Гончик и Церен-Гомбодорчжи дают мне свои машины, но я считаю неудобным одолжаться… Приходится ездить верхом, а я кавалерист никакой.