Борис Лапин - Подвиг

Что говорить — со дня разлуки времени прошло много, а любовь, как видно, была не крепкая. Все же я долго не мог ее окончательно выбросить из головы. Не раз впоследствии я мучился, думая о том, что поступил дурно. Но, конечно, со временем все сгладилось.

Напомнила мне об этой истории одна встреча.

В прошлом году я ездил по делам газеты в город Турткуль. Я должен был собрать некоторые сведения в областных учреждениях. Однажды, когда я выходил из ОИКа, кто-то окликнул меня по имени. Я оглянулся и увидел старого знакомого, с которым расстался четырнадцать лет назад. Он сильно изменился, похудел и оплешивел, да и я не стал с тех пор красавцем…

В разговоре он задал мне вопрос: помню ли я тугай близ селения Семеновки?

— Тугай? Ну как же, помню!

— Там теперь четыре наших ватаги, — сказал он. — Я ведь в рыбаксоюзе… Хотим строить консервный завод на том месте, где стояло кулацкое селение. Ты ведь бывал там? Помнишь Лушу?

— Какую Лушу? — сказал я, смутившись.

— Неужели не помнишь? Странно…

— Ах да, вспоминаю, — сказал я. — Луша! Такая длинноногая, смуглая казачка из Семеновки. Припоминаю немного. Где она? Все еще там?

— Нет, там все новые люди. Она уехала лет семь назад. Красивая бабенка… Не то в Ташкент, не то в Самару…

— А где Решлевский? — спросил я.

— Вона, вспомнил! Что ты всякую дрянь в памяти держишь. Решлевский давно там, — он ткнул пальцем в землю. — Уразумел?

— А в чем дело?

— Расстрелян с бандой Честнова. Никакой он не Решлевский. Он Николай Честнов — родной брат Павла, — слыхал о таком? Брат разбойничал в камышах, а он сидел в угрозыске. Они три года не допускали в протоку наших людей… Что заморгал глазами? Вспомнил его анекдоты?..

Меня словно ожгло при этих словах. Во мне мгновенно проснулась память о целом сплетении чувств: отчаяние, любовь, досада — все, что было для меня связано с семеновской казачкой.

1939

Однажды в августе, после конца занятий, я зашел в молочную лавку напротив конторы отводхода. Решлевский был здесь, он встретил меня длинным, многословным анекдотом.

Я не слушал его, удивленный неприветливыми гримасами хорошенькой содержательницы буфета. Она сидела на табурете у прилавка и готовила бутерброды, складывая их на поднос со сноровкой казачьей стряпки.

Я сел за столик и спросил хлеба с сыром.

— Опять обложили! — сердито сказала буфетчица. — Хоть закрывайся совсем. Что же такое: то разрешают торговлю, то сами жить не дают.

Она жаловалась на советскую власть каждый день. Это не мешало ее мужу расширять дело и даже хлопотать о постройке нового павильона для «кафе-ресторана».

— Большой налог? — спросил Решлевский.

— Три тысячи. Где же их взять, товарищи? Туркмены берут полтинник за кварту молока. Мы весь прошлый месяц торговали в убыток. Откуда же взять три тысячи?

— Ничего, — сказал Решлевский. — В сундуке у вас кое-что запасено! «Николаевские» найдутся, тетя? А?

— Да ну вас всех!

Она отвернулась. Решлевский захохотал.

— Скоро мне наконец подадут? — спросил я.

Она подошла к столику.

— Вам чаю или варенца?

— Чаю.

— Чай у нас полынный. Разве сюда настоящий привозят? — сказала она.

— Давайте варенец.

Наскоро перекусив, я пошел в райревком к Ишантураеву и застал у него целое сборище. Обсуждался вопрос о посылке человека на тот берег реки. Мой приход вывел собравшихся из затруднения.

Увидев меня, все закричали:

— Вот он и поедет!

Я не успел и опомниться, как секретарша выписала мне длинный мандат, где говорилось, что податель сего, Игнатьев, 25 августа текущего 1923 года отправляется с поручением к правительству Хорезмской народной республики. Просьба к организациям и частным лицам оказывать товарищу содействие и т. д.

Именно на этот раз мне не хотелось ехать. Я увлекался научной организацией быта, мое «квартальное расписание» не предусматривало командировки. Предполагалось, наоборот, что я буду заниматься самообразованием.

Досаднее всего было то, что если бы я не поторопился уйти из буфета раньше Решлевского, то послан был бы кто-нибудь другой.

Вернувшись домой, я приготовил к отъезду седельные мешки, потом поставил будильник так, чтобы встать за час до рассвета, и уснул.

Поднявшись, я развел самовар и умылся на дворе. Пахло дымом. Самовар и не думал кипеть. Я заглушил его и вынес переметную сумку на двор: ждать чаю не хотелось. Лошадь, оседланная с вечера, стояла под воротами в коновязи. Я отодвинул засов и выехал на улицу.

Начинался рассвет. Я ехал по широкой, пустынной в тот час дороге, среди глиняных стен и темных тополей. На углу Октябрьской площади стоял дом отводхоза. Окна его были закрыты ставнями. Напротив, на базаре, было заметно движение. Хозяева мясных лавок снимали с дверей плетеные щиты и вешали товар на крючья.

У выезда из города я встретил машину Петроалександровского управода. В ней сидел инженер Зилон со злым и недовольным лицом, закутавшись в серый пыльник.

Увидев его, я крикнул:

— Что нового, Зилон?

Инженер остановил машину.

— Ты куда, к нам?

— Я в Хиву.

— Басмачи все жгут вокруг, — сказал он, — в Ходжа-Бергене решили строить вторую стену вокруг города. Двадцатый век, черт его знает…

Мы простились, и я поехал вперед, в вялой полутьме хорезмского рассвета.

В полдень я остановился на короткий привал в придорожной чайхане и не мешкая отправился дальше. До наступления сумерек я ехал вдоль хлопковых полей. К восьми часам вечера я въехал в Ходжа-Берген.

Крохотный глинобитный городишко уже светился немногими огнями. Я прошелся по главной улице и десять минут спустя знал все, что мне нужно было знать.

В Ходжа-Бергене я предполагал присоединиться к оказии [8] Оказией называли в Туркестане обозы с почтой и с госторговскими товарами, двигавшиеся под вооруженной охраной. на Хиву, но планы мои расстроились. Выяснилось, что из-за прибытия спешной почты оказия выступила на сутки раньше назначенного срока. Таким образом, я опоздал. Это означало, что придется задержался в городке на неопределенное время.

Я посоветовался с одним знакомым парнем из Рыбного треста. Подумав, он сказал:

— Завтра туда, куда вам нужно, едут три комсомольца, узбеки, которые учились в Ташкенте. Они прекрасные ребята и вооружены. На вашем месте я поехал бы именно с ними. Они выедут утром со двора раймилиции.

Пошатавшись недолгое время по городу, я взял записку у коменданта и решил провести ночь в раймилиции, дожидаясь ташкентских комсомольцев.

Две молоденькие машинистки проводили со мной ночь в канцелярии раймилиции города Ходжа-Бергена. Нельзя сказать, чтобы они встретили меня приветливо. Да и я не очень обращал на них внимание.