Борис Лапин - Подвиг

Положительно, этот старик мне нравится. У него гладкая, толстовская борода, и он не говорит, а пророчествует.

Команда смеется и поддакивает, точно так же, как только что поддакивала боцману. Я пытаюсь перевести разговор на Аляску и ее быт. Как-никак, эти матросы по многу лет плавают в Беринговом море. Они, хорошо должны знать ее.

К моему удивлению, оказывается, что они знают Аляску не лучше, чем я. Они начинают рассказывать мне анекдоты об индейцах и о золотоискателях. На Аляске очень много русских. Многие из них здорово богаты, говорят они, стараясь доставить мне удовольствие. Разбогатеть тут можно в два счета — нужно иметь только голову. А если нет головы — тогда ничего не поможет. Они слыхали «от верных людей», что где-то в глубине страны живет какой-то русский «великий герцог», женатый на индианке и занимающийся проспекторством.

— Как же вы не сделались миллионерами в такой стране? — ехидно спрашиваю я.

— С моряками это не случается. Моряки, брат, привыкли отдавать свои деньги портовым самогонщикам…

Повар ударяет в гонг, и я иду обедать в кают-компанию.

Справа острый, как занесенный гарпун, мыс, которым оканчивается остров Святого Лаврентия. Американский остров и бухта на сибирском берегу пролива носят одинаковые названия — сто лет назад они были открыты в один и тот же день. У мыса гром прибоя и назойливое кряканье морских птиц. В тумане и ночью крик птиц слышен на расстоянии полумили от берега.

Шхуна стала на рейде в луновидном заливе, против эскимосского селения Сейвуккак. На картах почему-то оно носит название Чибукаг. Я смотрю на берег в бинокль. Эти берега приходилось видеть немногим русским, с тех пор как Александр II, заодно с Аляской, продал остров Соединенным Штатам.

На берегу, словно выброшенные бурей осколки, в унылом беспорядке торчат жилища островных эскимосов. Серые домишки разборного типа и круглые землянки, сверху крытые моржовыми шкурами. В конце поселка на пригорке стоит желтое двухэтажное здание. Над ним, в честь нашего прибытия, поднят американский флаг.

На острове Святого Лаврентия у фирмы Гардвуд есть какие-то дела, и мы должны остановиться здесь на несколько часов. Спущен катер. Представители фирмы отправляются на берег.

— Хотите ехать с нами? Размять ноги, — говорит мне суперкарго — служащий, на обязанности которого лежит надзор за грузом в пути и содействие его реализации на месте. Это чрезвычайно аккуратный уроженец Орегона, всю дорогу страдавший от морской болезни, поэтому я его почти не видал. Он выглядит кислым, как маринованный гриб.

На берегу нет ни пристани, ни мола, ни набережной — ничего. На обрыве, куда прибой доплескивает гремучую пену, стоит группа белых людей. Все они в черных костюмах, в мягких фетровых шляпах, и у них смешно-торжественный вид, как будто они являются чужими в окружающем их мире. Вокруг — островная тундра, скалы, высокая гора, туман, море. Недалеко от них сидят, обхватив руками колени, грязные и смуглые туземцы, в желтых, цвета пергамента, дождевиках из тюленьих кишок. На голове у них почему-то новенькие военные фуражки с козырьками и пестрыми кантами.

Мы выходим на берег.

— Здравствуйте! Алло! Какие новости у вас? А, здравствуйте! Мистер иностранец, познакомьтесь — вот наша тесная американская колония на этом острове. Вот наш пассажир, иностранец, — мистер Рьюбен Брук. Наш пассажир — мистер Хольст, агент компании Скагуэй на Сейнт Лоренсе. Недавно из Штатов, но прекрасно освоился с полярной жизнью. Наш русский пассажир — мистер Родигес. А вот «изыде сеятель сеяти» — наш уважаемый учитель эскимосов Эбрехем Пикок.

«Уважаемый учитель» жмет мне руку. Это седой и высокий старик, истощенный, как ходячая смерть.

— Мы уже знаем по вашей радиограмме о том, что вы потеряли Готшалка, — со вздохом говорит суперкарго и кривится, как будто у него болят зубы.

— Да, умер Майкель Готшалк, — отвечает Хольст, — не докончил своего дела. Вот был человек, который везде и во всем мог проявить себя. Он не забрасывал работы, никогда не забрасывал работы. Но в то же время, посмотрите, он уделял время и просвещению туземцев. Он организовал здесь отряд Армии Спасения. Вы видите, эскимосы носят фуражки отряда, которые он раздавал бесплатно.

Я удивленно качаю головой. Действительно, это странная вещь — отряд Армии Спасения на острове в Беринговом море. Когда-то я видал солдат Армии Спасения в Москве на Покровке. У них была маленькая столовая с душеспасительной литературой. Там можно было получить чечевичную похлебку при условии, если вы прослушаете их проповеди и гнусавые гимны. Было это, кажется, в 1918 году, во время блокады и начинающегося голода, и столовая всегда была переполнена.

— Я вижу, вас это заинтересовало, — говорит суперкарго, — тем лучше. Вы можете пойти посмотреть штаб отряда, пока у нас будет возня с формальностями по сдаче груза для школы и меновых складов. Школа вот там. Приходите туда через полчаса. Мы устроим маленький завтрак на берегу.

Я направляюсь к поселку. Поселок довольно велик — домов тридцать пять. Юрты островных эскимосов выглядят полуразрушенными. Вход в каждую из них прорыт под землей. Над крышами из шкур вьется едкий дым. Я заглядываю в одну из юрт. Внутренность ее обычна — шкуры пестрых тюленей, распяленные на кольях для сушки, винчестер, тридцать на тридцать у входа, деревянное распятие, цветные лохмотья женщин, сопливые ребятишки.

Посередине юрты сидят два эскимоса в вязаных фуфайках и зеленых колпаках. Перед ними лежит целая груда разных изделий из моржового клыка и зуба. Старые плоскоголовые божки с скрытными и невыразительными лицами. Их носят на поясе, когда ждут удачной охоты. На длинных моржовых клыках, валяющихся рядом, изображена вся жизнь эскимоса — охота на тюленей, китобойный промысел, зимняя езда на собаках, летняя — в кожаной байдаре по бурному океану. Рисунки вырезаны острым каменным резцом, в своеобразной и самостоятельной манере. Среди эскимосов (так же как среди дежневских чукчей) много талантливых художников — почти всякий эскимос может рисовать или вырезает фигурки на кости. В Сан-Франциско цена хорошо отполированного и разрисованного клыка доходит до двухсот долларов. Здесь, на Лаврентии, они почти не ценятся. Я отобрал из валявшейся на земле груды несколько понравившихся мне предметов.

— Берите, мериканский белый человек, — сказал младший эскимос. Он и был художником, занимавшимся резьбой на клыках. — Вот эти ваши перчатки я бы хотел в обмен. Не забудьте только сказать, когда приедете во Фриско, что рисунки работал мастер со Святого Лаврентия. Меня зовут Эмма. Я — большой человек.