Борис Лапин - Подвиг

Вниз, к базару, одно за другим спускаются к заливу двенадцать трехэтажных европейских бильдингов.

Американское генеральное консульство.

Управление торгового совещания Кион.

Казармы 17-го полка.

Телеграф.

Миновав решетки китайского парка, за которыми видны искусственные гроты и карликовые скалы, улица приводит к домику с черепичными крышами и веселыми хризантемами у входа. Скрытый кустами алоэ, в маленькой будке, всегда стоит здесь японец-часовой, отбирая пропуска.

Здесь надпись:

«ОСОБАЯ ВЫСШАЯ СЕКЦИЯ»

За бронзовыми решетками, в окнах, всегда слышен приглушенный слабый разговор.

— Как ваше имя? — мог бы услыхать прохожий.

— Введите такого-то.

— Увидите такого-то.

— Как ваше имя?

Но прохожие обыкновенно не останавливаются под этими окнами.

— Что едите вы теперь в своих бандах? — говорит кто-то.

— Мы едим в нашей армии сушеное просо и чеснок, — отвечает кто-то.

— Разве в бандах у вас нет другой провизии?

— В нашей армии…

— Я сказал — в бандах.

— Нет, сударь. Вы загородили все дороги. Ни в нашу армию, ни в наши селения уже три месяца ничего не доходит.

— Следовательно, у вас патронов нет?

— Сударь, я этого не знаю. Сегодня утром раздавались патроны каждому.

— Не лги! Прикажу тебя бить. Отчего ваши грабители нынче мало стреляли, если у них было достаточно патронов?

— Должно быть, им не следовало стрелять.

— Как?! Стало быть, ты, человек, плут?..

— Нет, сударь.

— А есть хочешь?

— Очень, сударь, хочу.

— Сколько тебе лет?

— Будет двадцать.

— Нет, тебе никогда не будет двадцать…

Среди реклам фирм и предприятий, золотыми иероглифами выведенных на транспарантах в главной улице Кион-Сана, встречается мало корейских имен. Здесь первенствуют японцы. Здесь:

«Тоа, табачная компания».

«Шигеморское лесное товарищество».

Уполномоченный правительственной «Тойо Кайсоку Кабусики Кайся», в руках которой находится колонизационно-переселенческое дело в Корее.

Контора Чосен-Банка.

Мей-шинская женская гимназия дочерей промышленников.

В актовом зале Мей-шинской женской гимназии по вечерам, когда само помещение пусто и проветрено от присутствия в нем детей, происходят гастроли приехавшего из Манилы «театра-кабаре». Огромный рекламный транспарант, выставленный у решетчатых ворот, извещает об этом.

На плакате четыре белобрысые, скуластые, красноносые бабы, из породы филиппинских американок, хором поют под банджо. Слова, в виде дыма из иероглифов, нарисованы возле их ртов:

При этом они отхлопывают туфлями чечетку.

По мере приближения к базару улицы сжимаются, пригибаются к земле, пестреют, вывески меняют язык. Появляются ремесленные ряды, торговые пассажи, бумажные фонари с горящими днем свечами, мануфактурные лавочки и конфекционы, чайные дома, книжные киоски, где продается «Сыщик Мото» и «Убийца двенадцати жен».

Наскоро сколоченные золоченые храмы с загнутыми углами крыш.

Здесь японское лицо — редкость. На перекрестках слоняются портовые женщины-грузчицы с седлами на спине. Рабочие, на руках которых нарисован большой иероглиф, обозначающий хозяина, подмигивая, зовут их к себе. Они сидят у жаровен, поедая комья вареного риса, завернутого в листья.

Брань. Поссорились крючники.

Направо и налево каменными лесенками переулки сбегают в порт.

«Осторожно! Провод».

«В сухой док вход по пропускам владельца».

У склада стоят часовые.

На Второй портовой улице живут нищие, торговцы, морской травой, живодеры, собирающие кошек, бродяги, к весне нанимающиеся на краболовные суда, женщины, дети, взрослые, китайцы, японцы, корейцы.

Китайцы все холосты. Они — кули. За спиной у них висит веревочная рогулька. Они копят деньги, чтобы уехать на родину.

Корейцы — народ семейный, каждый живет отдельным домиком. Вот дом одного из них, — он сделан из двух ящиков от содовых галет… Они живут в Кион-Сане постоянно, поэтому их состояние духа всегда ровно, они всегда работают, крошечными шагами двигаясь к сытости, пока смерть их не застанет на четверти пути.

Японцы с этой улицы, так же как китайцы, — пришлый народ, но у них цель — остаться здесь, накопить денег, открыть лавочку или кабак. В этом им помогает правительство, поставившее целью заменить местное население новым — благонадежным, благонравным, благодарным.

Пахнет рыбой. На холме стоят зыбкие серые дома. Высокие деревянные дымоотводы, дощатые стены, море. Хлопая по ветру, на углу последнего дома висит плакат кабаре: «Кто вступить желает в брак — пусть пойдет к невесте и проверит раньше так: все ль у ней на месте…»

Маленький, аккуратный и грустный человечек сидел в штабе над разработкой плана операций в Кентаи. Перед ним лежали подшитые в папку листы агентурных сводок. Они были записаны на длинных листах мелким и старательным почерком военного информатора. Листы были размечены шифровыми слогами, обозначавшими подразделения революционного движения в корейских деревнях.

Звали его капитан Момосе. Он сидел в Корее восьмой год, ожидая движения по службе. Сейчас его занимала кентайская проблема. Разложив перед собой сводки, он задумался, как над костями игры в мадзьян. Полковник Идэ, начальник третьего сектора, сегодня перед началом работы завел с ним странный разговор.

— У вас болят зубы, капитан? — спрашивал он. — Это потому, что вы ревностный службист. Удачливый человек не знает зубной боли.

— Я пробовал сегодня шалфей, господин полковник.

— Шалфей не поможет там, где не хватает фантазии, Момосе. Не нужно такого усердия, Момосе. Вы никогда не опаздываете на службу. Я хотел бы, чтобы вы хоть раз опоздали. Обещайте это, капитан.

— Извините, я не постигаю этого, господин полковник.

— Лишнее доказательство. Меньше усердия! Меньше взгляда черепахи. Больше взгляда коршуна. Вы сидите над разработкой Кентаи несколько лет, и я не вижу в стране никаких перемен. К чему привела ваша усидчивая работа? Посажена в тюрьму сотня смутьянов? Отрублена сотня корейских голов? Это ли цель?

— Извините, я не постигаю этого, господин полковник.

— Вглядитесь, я не могу предугадать хода ваших мыслей, но я знаю — Высшая секция не ждет от нас с вами копания в деревенском навозе; она ждет от нас смелых обобщений. Подумайте над сводками, господин капитан.

«Чего же он хочет, в конце концов?»

Хмуро и задумчиво вглядывался капитан в эти бумаги, говорившие о беспрерывной и кропотливой работе Высшей секции в городах, в селениях, в армии, в глухих корейских деревнях. «Все какой-то вздор!»