Иван Евсеенко - Заря вечерняя

Наши тоже начинают потихоньку собираться. Первым, как всегда, приходит Бурштын. Мало того, что он главный организатор всей этой встречи, главный тренер нашей команды, так еще и главный судья на поле. Вообще Михаил Александрович Бурштын — фигура в нашем районном городке интересная и очень приметная. Вернувшись с фронта тяжело раненным в голову, он чем только не занимался: служил в райисполкоме, в райпотребсоюзе, во многочисленных мелких организациях, которых всегда вдосталь в районных центрах, занимал разные должности в депо, числился даже, кажется, литсотрудником в районной газете «Щорская правда». Но главной его страстью был футбол. И не просто футбол, а именно футбольное судейство. Надо было видеть, как он выходит на поле, непомерно худой и непомерно высокий, как свистит в обыкновенный милицейский свисток, если случается какое-либо нарушение во время игры, как недовольно топорщатся его рыжие густые усы, когда наша команда проигрывает. А как он подбрасывает вверх монету, разыгрывая ворота, как торжественно и важно здоровается с капитанами, как неотступно требует, чтоб команды приветствовали друг друга возгласами «Физкульт-привет!» и «Физкульт-ура!». Судейской формы в те годы у Бурштына еще не было, и он бегал по полю в офицерских галифе и клетчатой рубашке с закатанными рукавами. Но это нисколько не мешало ему судить по-милицейски строго и жестко. Его свисток то и дело раздавался на поле; он, ни на секунду не задумываясь, назначал штрафные и угловые удары, одним лишь движением высоко поднятой и загнутой кверху руки успокаивал не в меру разгорячившихся в споре игроков, терпеливо ожидал, поглядывая на карманные, выдаваемые железнодорожникам часы «Молнию», если мяч залетал слишком далеко в топкое, заросшее ольшаником болото. И вместе с тем Бурштын умудрялся хитро и необидно для противника подсуживать нашей команде. Об этом все знали, но уличить его в подсуживании было очень трудно. Обе команды: и победившая, и проигравшая уходили с поля одинаково довольные судьей. Вообще же командам только казалось, что они играют друг с другом, а на самом деле это Бурштын игрался с ними, по своему усмотрению определяя, кому сегодня надлежит выиграть, а кому — проиграть.

Вслед за Бурштыном приходил вратарь нашей команды Александр Лопицкий, по-футбольному — Лопика, в свитере, в кепке, надетой задом наперед, в кожаных, наверное, еще довоенных перчатках. Потом словно из-под земли появлялся в офицерском галифе и солдатских ботинках любимец команды Зиновий Холодняк, или попросту Зяма. Играл он левым полузащитником. Городские мальчишки, которые хорошо были знакомы с Зиновием, немного хвастая этим знакомством, начинали нам рассказывать всю его биографию. Но мы и без того давно уже знали, что Зяма двадцать третьего года рождения, что он воевал командиром минометного взвода на Первом Украинском фронте, что контужен и ранен в голову, что награжден многими медалями и орденом Красной Звезды. Работал он в то время председателем райкома физкультуры и, конечно же, не мог знать, что через многие годы фронтовые ранения напомнят о себе и ему, неутомимому футболисту, врачи вынуждены будут ампутировать ногу.

Спустя несколько минут степенно и важно подходили Алексей Мудрицкий и Михаил Подлесный. Важничать им было от чего. Оба они в то время работали машинистами паровозов.

К тому же Михаил Подлесный был капитаном команды, а про Мудрицкого среди нас, мальчишек, ходила легенда, что ему, как и знаменитому Боброву, не разрешается бить правой ногой, потому что «с правой» у него удар получается смертельным. В подтверждение этой легенды Мудрицкий во время одного матча так высоко и так сильно ударил мяч, что он лопнул и упал на землю сплющенным, похожим на пустую тарелку подсолнуха. Бурштын тут же остановил встречу и, пока игроки обеих команд заклеивали возле ворот камеру, долго и строго выговаривал Мудрицкому за такой нерасчетливый и, главное, бесполезный удар.

Пока Алексей и Михаил переобувались в солдатские ботинки, на поле не выбегал, а выкатывался правый крайний нападающий Карандаш. Так за маленький рост прозвали военрука железнодорожной школы, бывшего старшего лейтенанта Андрея Науменко. Под одобрительный гул болельщиков он начинал выделывать с мячом такие фокусы, что у нас просто дух захватывало.

Вскоре появлялись и остальные игроки нашей команды: мастер из электростанции Александр Куклин, бригадир слесарей из депо Давид Белозовский, шофер из автоколонны Михаил Тимоновский и несколько ребят помоложе, которые часто менялись и которых мы знали меньше.

Сегодня все было примерно так же, с той лишь разницей, что в такой праздничный, первомайский день и футболистам и болельщикам особенно хотелось победы для нашей команды. Все с тревогой посматривали на Бурштына — что он там нынче замыслил. А тот, зажав под мышкой только что накачанный велосипедным насосом и туго зашнурованный мяч, уже выбегает на поле. Команды дружно кричат «Физкульт-привет!» и «Физкульт-ура!», и игра начинается. Летчики все в футболках с крупно написанными на спине номерами, наши же кто в чем придется: в майках, в теннисках, в матросских тельняшках; кто в бутсах, а кто в солдатских ботинках или брезентовых голубых тапочках, которые у нас в то время называли «балетками». Но это не беда — «наши» и так хорошо видят друг друга, пасы отдают точно, не мешкая, как теперь принято говорить — в одно касание.

Болельщиков у нашей команды всегда вдосталь. Несмотря на трудности с транспортом и со временем, многие ухитряются сопровождать команду на всех выездах. Но есть среди них один особый болельщик. Это художник из железнодорожного клуба Михаил Маликов. Мы все его очень хорошо знаем, да и как не знать, когда он во время каждой игры сидит на самом видном месте и, волнуясь, сворачивает и без конца мусолит в пальцах одну и ту же цигарку. После игры под лавкой мы обнаруживаем глубоченную ямку, которую Маликов незаметно для себя вырывает носком сапога. Во время войны у него погибла вся семья, сам он вернулся с фронта тяжелораненым, без глаза, и теперь у него кроме футбольной команды да еще Моти, который разносит афиши, никого нет.

Куда бы ни отправлялась команда, Маликов всегда был с ней, всегда крутил свою знаменитую цигарку, всегда рыл под лавкой сапогом яму. А какие он писал афиши об играх нашего «Локомотива»! Мотя развешивал их всегда на самых видных местах: на площади возле железнодорожной столовой, возле райкома партии, на специальном стенде возле железнодорожного клуба и, конечно же, возле базара. На футбольные афиши Маликов не жалел ни дефицитных по тем временам красок, ни полуватманских листов бумаги. Глянув на стремительно написанные без всяких предварительных расчетов и линеек буквы, на грозный восклицательный знак, хочешь не хочешь, а на матч пойдешь. Казалось, что уже в одних этих призывных буквах, в одном этом восклицательном знаке заложена будущая победа нашей команды.