Виктор Зиновьев - Нижний горизонт

Последний раз перекурили.

— Стреляй через мою голову, но только после меня, — строго предупредил Борис, пряча окурок в пачку.

Шли долго — час или два. Борис здесь не бывал давно и теперь удивлялся — под самым боком вымахал отличный лес. При молевом сплаве много бревен погибает, как и те, что сейчас торчат изо льда реки — подгнившие и насквозь мерзлые, непригодные даже на дрова. Можно расчистить просеку и возить лес на комбинат ЗИЛами. Только где раздобыть аммонит для выкорчевки пней? — думал Борис.

Когда подошли к ручью, окутанному паром и воняющему сероводородом, Борис снял лыжи и с трудом перепрыгнул его. Ниже по течению ручей все же перемерзает, и его можно перейти по лисьему следу, лисы чутьем выбирают самые прочные места. Но лыжи все равно надо снимать, чтобы разбить ком льда, наросший под валенком. Мотыль посмотрел и тоже старательно сбил лед с лыж.

Борис еще раз проверил работу отражателя — патроны исправно выщелкивались из казенника. Если бы сейчас в стороне вдруг засвистел рябчик, он бы плюнул и пошел за рябчиком. Лучше, как говорится, синицу в руки. Мясо рябчика вкусно пахнет земляникой и навозом, как и у каждого живого существа в лесу. Оно белого цвета, а когда снимаешь шкурку — для экономии времени Борис никогда не ощипывал дичь, — в глаза бросаются темные дырочки от дроби с нежно-розовыми расплывчатыми краями. У глухаря все мышцы красные, кисловатый запах его грубее, а втянутый, словно у гончей собаки, живот покрыт прочным хрящом. Рябчика можно сравнить с очень глупым человеком — его вспугиваешь несколько раз подряд, и все равно через десяток метров с ним, успокоившимся, столкнешься снова. А глухарь… Некоторым охотникам за всю свою жизнь так и не выпадает удача — убить глухаря, настолько тот стал редким… Но когда в животе урчит — не до охотничьей романтики. У Бориса даже зубы заныли, так захотелось ощутить под ними горячее, тугое мясо.

А припасы кончились, и после хандры Мотыля это была вторая забота Бориса. Он считал смешным изводить себя голодом, когда в километре от лыжни раскинулся светлый березнячок — там обязательно кормились рябчики. Но Мотыль упорно держался лыжни сам и никуда не отпускал его. Еще одно подтверждение, что с поэтами приятно, лишь беседовать о проблемах жизни, везти же воз в одной упряжке — не дай бог. Но приходилось терпеть — раз, назвался чьим-то другом, то оставайся им до конца, даже когда тот этого не захочет.

Если дела не переменятся, через день-два Борис собирался возвратиться домой в Новую Лялю. Его цех, правда, не лихорадило, месяц только начался — как раз в то время, когда можно без ущерба научить зама отвечать за свои поступки. И за дерзость проучить бы не мешало. Бумажные мешки — продукция нехитрая, но раз берут ее на экспорт, значит, мировым образцам отвечает. Революции в технологии пока устраивать ни к чему, есть проблемы поважнее — взять тот же лес, подумал Борис. Дадут сверху директиву — вот под нее и делай хоть консервацию, хоть революцию.

Мотыля везти назад было тоже рановато. В поселке он жить не станет, сразу уедет к себе в город, а отпускать его туда, пока не утихнут страсти и сам он не протрезвеет, опасно. Дров наломает, еще Борису и распутывать придется. Борис думал, выбирая решение, устраивающее всех, и им могло быть одно — дюжина рябчиков или глухарь. При экономном расходовании мяса хватит на неделю — достаточный срок, чтобы остыл и начал рассуждать здраво Мотыль. Да и его поездке оправдание — добыча все-таки есть. Охота без добычи — безделье, самый страшный грех. Считай, столько дней, и вспомнить будет нечего. Только разве как на лыжах целый день ходил — просто, без мыслей…

Глухаря Борис заметил, когда тот замахал крыльями и, неуклюже взлетая, сорвался с ветки вниз. На открытых местах он обычно сразу обшаривал взглядом все вершины, но сегодня глухарь сидел на нижней ветви и слился с деревом. Ружье само взмыло к плечу, но Борис опустил ствол — расстояние слишком велико.

Глухарь полетел от них к противоположному концу поляны, но, не успев подняться, уперся в стену деревьев. Уже в следующий миг он развернулся и по периметру поляны полетел прямо в их сторону. Пуховые подмышки его мелькали, как белые яблоки.

Прицельная планка закрыла половину туловища глухаря — Борис ощутил, как дернулось в руках ружье, — и тут же в голове вспыхнуло: забыл про опережение! С досадой Борис направил ствол далеко впереди глухаря — ружье повторно содрогнулось, исправно выбросив гильзу. Глухарь, видимо, почуял движение воздушной волны, резко нырнул вниз и опять остался невредим.

Он теперь летел так близко, что видно было, как судорожно сжались в щепоть его вытянутые под животом сучковатые лапы. Борис поймал над планкой остекленевший глаз глухаря, снова плавно повел стволом… и в это время над ухом раздался грохот — выстрелил Мотыль. Бориса оглушило. Он тряхнул головой, чтобы пропал звон в ушах, потом спохватился, нажал курок, но было поздно. Последние два заряда Борис выпустил вслед глухарю, заранее зная — дробь в полете не пробьет толстую спинную кость. И все же червячок надежды шевелился — вдруг одна, случайная дробина, срикошетив от ветки, войдет в мягкий бок? Но счастливой случайности не произошло, и глухарь благополучно скрылся за верхушками елей. Даже в таком пустяке Борису не повезло. А вот какой-нибудь… впервые вышедший в лес, зажмурившись от страха, дернет обеими руками за курок, а потом будет час пялить глаза — попал!

Оставалось лишь опуститься на четвереньки и подобрать разбросанные гильзы.

— Сумасшедший какой-то, — тяжело дыша, сказал Мотыль. — Прямо на нас, г-гад!

— Все верно, — две лопнувшие гильзы Борис отбросил подальше от лыжни, а остальные сунул в специально пришитый карман с внутренней стороны фуфайки. — С нашего края просека просторнее, вот он и повернул для взлета. Дуракам везет.

Мотыль вдруг выпучил глаза, ткнул ружье прямо в грудь Борису и сказал:

— Снимай мешок!

Борис вспомнил, какой легкий спуск у тулочки, поморщился и хотел отстранить ствол рукой.

— Пушку убери, шутник.

Но Мотыль отскочил, продолжая дурачиться:

— Снимай, и будем пить чай! Ну?

Такие вот шутники и убивают людей. Не по злобе — нечаянно. Потом они плачут, мучаются, но мертвого нельзя поднять даже самыми искренними слезами. Борис повернулся спиной к Мотылю в уверенности, что, лишившись единственного зрителя, тот прекратит паясничать. Так и произошло — Мотыль потоптался и начал сбивать ножом сучки с деревьев.

Чай они кипятили всегда на одном месте, на участке сухостоя. Когда-то обгоревшие, голые стволы не укрывали, правда, так хорошо от ветра, как зеленые, мохнатые ели, зато давали отличные дрова. Мертвые деревья человеку чаще нужнее и полезнее живых, это тоже закон жизни.