Альберт Мифтахутдинов - Дни ожиданий

— Ну, здравствуй, здравствуй. Рад слышать. Здоров ли?

— …здоров, — пророкотала трубка, — неделю как из отпуска. У тебя-то как?

— Да никак. Вот весна ранняя, льды уходят.

— У нас тоже. Совсем море чистое. Сам думаю на охоту выйти…

Алекс Мурман догадался, что это звонил председатель соседнего колхоза. Совпадали погодные условия и слухи на почте. Кащеев же знал, что сосед зря не позвонит. С соседом они вечно состязались, во всем, чего не найти ни в каких обязательствах, и эта добродушная гонка — кто впереди, положенная еще десять лет назад, сопровождалась взаимными подковырками, розыгрышами, пари и обильным застольем при встрече, старики любили друг друга.

— Начальство не тревожит? — спросил Кащеев.

— Нет, я с начальством дружу…

— А у меня тут этот, как его. Пивень…

— Федот Федотыч?

— Ну да. Федот, да, по-моему, не тот.

— Так его к вам перебросили? — в голосе соседа сквозило неприкрытое ехидство.

— А ты его лично знаешь?

— Он в области где-то работал… вот его и повысили — в район.

— Ничего, рано веселишься, он и к тебе придет.

— У нас непогода, да и далече мы… Ты уж с ним сам управляйся.

— Он в основном не в свои дела…

— Административный зуд… не встречал что ли?

— Так явно — впервые…

— Терпи… дай бумаг ему побольше… бумаги он любит.

— Найдем бумаг, — вздохнул Кащеев, — найдем. А звонишь-то чего, не морочь голову?

— Приглашаю!

— Куда?

— В гости к себе приглашаю, — весело орал сосед.

— Зачем?

— На Праздник кита!

— Что!?

— Мы кита взяли! Первого! С чем тебя и поздравляю! Обошли мы вас на целый корпус!

— Молодцы! — кисло улыбнулся Кащеев…

— Давай приезжай! Я «рижский бальзам» привез.

— Не могу, некогда… давай уж как-нибудь в районе встретимся, на балансовой комиссии, все равно вызывать будут…

— Ну ладно, обнимаю.

— Пока.

Кащеев вернулся к столу, разлил всем:

— У них кита взяли. Значит, и у нас охота будет хорошая.

— За успех.

— Всего! — сказал Иванов.

— А где фирменное блюдо? — спросил у Алекса Кащеев. — Ты ж хвастался немыслимым блюдом! Обедом!

— Увы, — Алекс развел руками, — нет необходимых компонентов. Если есть воображение — дополняйте это мясо своей фантазией.

— А что ты хотел сделать?

— Ой, не расстраивайте… Что вы понимаете в изысканной еде?

— А все же?

— Я хотел приготовить «рагу из мяса диких зверей по-афгански…»

— Если оленину считать за дичь, то чего же тебе не хватало? — спросил Кащеев.

— Совсем немного: сладкий перец, персики без косточек, чернослив, кислое молоко, имбирь, корица, ну а все остальное на окладе у Карабаса есть.

— Вот всего, чего не хватает, ты и пришлешь с материка, чтобы не морочил вперед нам головы, — ворчал Кащеев, с удовольствием уплетая мясо по-чукотски, отменно приготовленное Алексом. — И в наказание, пока не улетишь, будешь готовить обеды, столовая — на ремонте. Идет?

— Идет! — согласился Алекс и потопал на кухню за бульоном, поскольку по правилам этого обеда бульон следовал в последнюю очередь, но перед чаем.

— Они с Анастасией чего только не мастерили, — рассказывал Иванов, — но консервы, они и есть консервы. Лучше свежей нерпичьей печенки ничего не придумаешь…

— Это точно, — поддержал Кащеев. — Но скоро попробуем матак — кожу кита.

— Для этого надо самую малость, — поддел Кащеева Алекс, — хотя бы плохонького кита…

Но Кащеев не обиделся.

— Можно и к соседям съездить, приглашали уже. А то командирую тебя, а? Успеешь нагуляться в отпуске!

— Не-ет! — замахал Алекс. — Я и тут еще успею насидеться. Глядишь, и своего кита попробуем. Вот тогда котлеты приготовлю — зови гостей!

— Смотри, я запомнил! — пригрозил Кащеев.

На улице раздался лай собак, подошла упряжка. Иванов погрузил рюкзак, лыжи. Каюр все это аккуратно привязал к нарте.

— Ну, аттау! [1] Аттау — до свидания (чук.).

Иванов обнял Алекса, пожал руку Кащееву — и вот уже нарта петляет по берегу к первому распадку, хорошо идет — собаки свежие.

Кащеев оделся и ушел по своим делам, Алекс принялся прибирать со стола.

И когда стол опустел, Алекс Мурман, сидя перед почти пустой бутылкой, вдруг явственно ощутил свое одиночество. Тихо и темно было в комнате, так же тихо за окном лежала улица, и сумеречно было на душе.

И думал он о том, что вот уже больше и не встретится с Ивановым, и с хорошим человеком Анастасией, и с Кащеевым скоро распростится. Теперь у Алекса «время, свободное от вахты». Часы, сутки и месяцы, свободные от вахты, полгода, свободные от вахты…

Ему захотелось сейчас в свою нынлю, побыть у разрушенной землянки, покурить, сидя на китовом позвонке, хотелось всмотреться в темную синеву пролива, как будто там можно что-то высмотреть, получить какой-то ответ.

В воскресенье, в последний день поминок, то ли все это было, или в краткий миг между бодрствованием и сном, или между пробуждением и бодрствованием, но пришел к нему эскимосский пращур, тот самый, что сотни лет назад сидел на этом китовом позвонке, появилось лицо его явственно, усталое и мудрое, доброе лицо, и сказал будто бы Старый Старик:

— Посиди со мной рядом…

И скрылся он, пропало видение. Это событие посчитал Алекс Мурман результатом выпитого, а еще, думал он, это можно отнести за счет собственной разгоряченной фантазии, но ведь Старый Старик явился, Алекс помнил его лицо, даже морщины коричневые помнил, а это что-нибудь да значит, не может не значить…

У меня там осталось сердце, вот в чем дело, я буду скучать по тем местам — так расшифровал Алекс психологическую загадку.

…Совсем к вечеру к Алексу наведался каюр. Он сообщил, что довез Иванова до самой долины.

— Спасибо, — сказал Алекс.

Но каюр не уходил, смущенно переминался на пороге.

Тогда Алекс налил ему, каюр улыбнулся и выпил. И потом уже рассказал, что погода там хорошая, не дует, снег хороший, спокойно в долине, волноваться не надо, начальник быстро идет на лыжах, на полярной станции будет скоро.

Проводив каюра, Алекс Мурман сел писать письмо домой. Он понимал всю бессмысленность этой затеи — ведь письмо раньше него не улетит, но его утешала мысль, что если он и не попадет на ближайшие рейсы, то сможет хотя бы передать письмо тем, кто улетит раньше, а там уже пусть письмо бросят в любой почтовый ящик.

Обычно он письма писал очень редко, отделываясь радиограммами. Дома к этому уже привыкли. И сейчас, сидя за длинным посланием, представлял себе, как обрадуются старики, узнав, что вот-вот их сын заявится домой самолично. Старики представляют его в унтах, малахае и шубе, совсем как на фотографии, присланной три года назад, а он появится просто и без шума, на такси, в сером плаще и шляпе.