Борис Мисюк - Час отплытия

Он хочет возмутиться: почему она спрашивает, но лишь кивает коротко, борясь с комком.

— Ты напишешь, Витенька, на каком ты будешь судне? — Слез уже нет в ее глазах, и только губы остаются полуоткрытыми. — И я тебе напишу.

А ветер всю ночь гнал, гнал и гнал, загонял в подкову залива рычащие стада косматых волн. И взбудораженные воды гигантской чаши, тревожа дно, вздымали тучи черной мути. И косяки, пронзая тот кромешный мрак, рвались на волю, вон из залива. К утру не осталось в нем ни единой серебряной стайки и полновластно царствовал минтай, рассеявшись в толще воды по всей акватории залива.

Старпом на ночной вахте любил подремать. В этом нет ничего преступного, когда база на якоре и есть на мостике бодрствующая «королевская свита» — четвертый штурман и вахтенный матрос. Вот и сейчас дав наказ следить за якорем (он может с усилением ветра сорваться и дрейфовать по дну), Эдуард Эдуардович подложил под голову ватник и с наслаждением вытянулся на диване в штурманской рубке. Витос приготовил было ведро с водой и швабру, но его остановили — не надо, успеешь, мол, за пятнадцать минут до сдачи вахты. Штурман молчал, уткнувшись в лобовое стекло, за которым порывисто полыхал ветер и скучно мерцала на баке сиротливая лампочка якорного огня.

Витос не заметил, как пролетела вахта. Прозевал Время и четвертый штурман. И сейчас оба носились по мостику, измеряя силу ветра, температуру воздуха и забортной воды. И штурману пришлось объявлять «судовое время» не в семь, а в десять минут восьмого, и голос его был встрепанный, как у петуха, проспавшего святое петушиное время. Кряхтя и тут же закуривая, восстал с дивана чиф. А вскоре поднялся на мостик и Герман Евгеньевич, капитан-директор; в семь тридцать он всегда проводил радиоперекличку добывающих судов. Радист принес метеосводку. Он прочитал ее, звонко щелкнул языком и сказал:

— Так, друзья-соратники, к обеду должна быть погода и рыбалка. Так что готовьте, Эдуард Эдуардыч, кранцы, предупредите механиков, чтоб на-товсь была горячая вода: поело шторма суда наверняка обледенели, а заву скажите, чтоб был — как пионер, чтобы в любое время мог задействовать сортировочный конвейер, морозилки и прочее.

Он взглянул на часы и включил рацию.

— Говорит плавбаза «Удача». Доброе утро, товарищи капитаны. Проведем утренний капитанский час. Так. Погода улучшается, ветер заходит к весту. Где-то через час-другой можно будет начинать работать. Ночь прошла, надеюсь, без событий? Вызываю СРТМ 8–407. Прием!

— «Удача», говорит четыреста седьмой, — тотчас откликнулась рация. — Доброе утро всем! Стоим на якоре в ожидании промыслового времени. За ночь маленько обледенели, остальное в порядке. Следующий!

Следующий повторил то же самое, а следующий за ним добавил только, что ночью на его борту «произошло радостное событие» — ощенилась судовая собака Шарик, так что если кому нужны щенки, пусть подходят.

Витос вовсю шуровал в рулевой «дипломом», то есть шваброй и уже сноровисто обходил рулевую колонку и стойки локаторов.

И в это самое время, когда оставалось до конца вахты не больше десяти минут, раздался оглушительный звонок громкого боя — тревога!

— Мостик — машине! — панически крикнул динамик переговорного устройства на рулевом пульте.

— Мостик слушает! — ответил старпом.

— Пожар! В машине пожар! — кричал испуганный голос третьего механика. — Пожар!

— Говори тише, — спокойно сказал старпом в микрофон. — Что горит? Только — тихо, спокойно и внятно.

— Пожар! В дизель-генераторном! — продолжал орать третий. — Горит шестой дизель!

— Звони стармеху. — Старпом включил принудительную трансляцию:

— Внимание! По судну объявляется пожарная тревога! Боевая пожарная тревога! Всем занять свои места по расписанию. Начальникам аварийных партий доложить на мостик о готовности. Боевая пожарная тревога! Боевая пожарная тревога!..

В машине «Удачи» и в самом деле полыхало. Туда сбегались механики, мотористы, матросы с КИПами. Дизель задохнулся и заглох. Стало непривычно тихо и темно: горели только подслеповатые аварийные лампочки. В клинкетной двери, ведущей в дизель-генераторное отделение, клубился черный дым. Все толклись около этой двери, и на лицах у всех было написано одно — откровенная растерянность и жажда какого бы то ни было приказа.

Витос, на днях только изучивший устройство КИПа (когда сказали, что поставят на вахту), сейчас с любопытством примерял на голову маску, крутил кислородный вентиль — готовился, похоже, к совершению подвига.

В эту самую минуту по спикеру, который в машинном отделении звучал особенно громко, отрегулированный в расчете на грохот, раздался повелительный голос капитана:

— Внимание! КИПистам приступить к разведке очага пожара!

Это был приказ, какого все ждали. Отец Витоса и еще двое матросов быстро стали надевать маски, пристегивать сигнальные тросики. Витоса никто, очевидно, всерьез не принимал, хотя он первым надел КИП и походил сейчас, в маске с гофрированным хоботом, на голенастого слоненка из детских сказок.

Чувствуя себя, однако, готовым к подвигу и начисто позабыв про всякие там пояса. Витос ринулся в дверь.

Черный мрак окутал его. Тело, даже сквозь свитер, обдало зноем. Он наугад сделал три героических шага вперед. И вдруг ощутил, как чья-то властная рука рванула его назад. Обернувшись, он увидел тусклое желтое пятно фонаря, а затем светлый проем клинкетной двери. Если б он знал, что это был отец, он вырвался и повернул бы обратно. Но, к счастью, он этого не знал и, очутившись на свету, с облегчением сдернул с себя тесную, душную маску.

Минут, наверное, десять, долгих-долгих минут, из черной клубящейся двери никто не появлялся. Боцман держал в руках по одному сигнальному тросику, вначале медленно стравливая, а теперь так же медленно выбирая. Там, в аду, были трое. Что они делали там, что увидели в сомнительном свете своих фонариков, никто не знал. Только боцман мог сказать, что по крайней маре двое живы и двигаются уже к выходу. А третьим был Александр Апрелев. Он ее успел надеть пояс с сигнальным тросом, потому что бросился спасать свое чадо, безрассудно смелое и глупое.

Наконец из двери показался матрос, уходивший туда последним. Он сорвал с головы черную, закопченную маску и, тяжело дыша, стряхивая пот с бровей, сказал;

— Ничего не видно… Я дальше четвертого дизеля не ходил…

— А где Саша? Ты видал его? Где Антон?! — кричал боцман, хотя в машине было тихо. Он не забывал, крича, размеренно подергивать трос, который вдруг перестал выбираться.

— Саша был впереди, — матрос не смотрел боцману в глаза, — я его не видел, я шел за Антоном…

Смертельно медленно тянулись минуты. Тросик, который боцман подергивал теперь уже беспрестанно, не поддавался.