Николай Погодин - Собрание сочинений в четырех томах. Том 4.

Почти теряясь от застенчивости, Иван Егорович неловко вынул правую руку откуда–то из–под стола. Тут же он встал, засмеялся и, обойдя Ирочку, положил перед ней продолговатую коробочку, которая сама собой раскрылась.

— Ожерелье… — прошептала Ирочка. — Янтарное!..

— В честь твоего новоселья! — Это были слова, для которых он жил все последние дни.

— Милый Иван Егорович!..

— Твоего! — повторил он. — Тебе сколько? Я забыл…

— Девятнадцать.

— Ну вот.

Ирочка с непонятным изумлением рассматривала ожерелье. До этой минуты она не придавала никакого значения всем этим женским украшениям, но сейчас, когда коробка раскрылась, кровь ударила Ирочке в лицо. И дядя — может быть, впервые — заметил, как Ирочка неотразимо хороша. Щеки горели, брови разошлись, а в глазах появилась удивительная темная глубина.

— Ну вот… — повторил он.

Ирочка прекрасно понимала, что у нее сегодня приподнятое настроение. Но не настолько оно приподнято, чтобы ждать каких–то невероятных происшествий. А все–таки она ждала. С точки зрения Нины Петровны, это было, конечно, глупо. Тетка мучительно старалась привить племяннице жесткие реалистические взгляды на жизнь. Это продолжалось многие годы и не прошло бесследно. Вот и сейчас Ирочка подумала, что ждать чего–то — неизвестно чего, — вообще все время ждать, всегда, всю жизнь глупо и бездарно. Но все–таки она ждала.

Иван Егорович ушел в магазин «искупиться» (он имел привычку иногда говорить по–старинному).

Надо было купить кое–какой еды, чтобы сразу сесть втроем за стол в новой квартире и отпраздновать эту счастливую минуту.

Счастливую…

Собирая свои пожитки, Ирочка спросила себя решительно и строго: чего она ждет с такой радостной тревогой в сердце? И ответила столь же решительно, что ждет именно эту счастливую минуту, когда они втроем сядут за стол и отпразднуют новоселье.

Счастливую…

Какое разительное, ошеломляющее, манящее, поющее слово! Что оно значит? Наверно, это никому не известно. А если бы и было известно, если бы, скажем, какой–нибудь великий мудрец объяснил, как дважды два — четыре, что такое счастье, то тут–то оно и пропало бы на земле. Оно стало бы универсальным, то есть стандартным и жалким, и перестало бы волновать людей, как волновало сейчас Ирочку.

Разве Ирочка страдала оттого, что жила в давно не крашенной, не очень светлой комнате? Нет, не страдала. Наоборот, она любила свою старую комнату. Ее отсюда никуда не тянуло. Отчего же сияла ей впереди эта счастливая минута? Ни Ирочка, ни Иван Егорович, ни тетка, которая знала решительно все в жизни, — никто не мог бы ответить на этот вопрос. На него не могли бы ответить даже те люди, которые заботились о том, чтобы для Ирочки настала эта счастливая минута… Потому, наверное, не могли, что счастье, как истина, неисчерпаемо.

Это знал не очень образованный марксист Иван Егорович, который объяснял Ирочке великий порядок грядущего коммунистического общества. Он удивительным образом постиг истину о бесконечности человеческих потребностей и возможностей. Он презирал людей, у которых потребности шли впереди возможностей. Только одна Ирочка догадывалась, как глухо и тайно он презирал свою жену за ее вздорные жалобы на то, что революция якобы не удовлетворила каких–то ее потребностей. Ни Иван Егорович, ни Ирочка никак не могли понять, довольна ли Нина Петровна новой квартирой. Впрочем, если бы она и была довольна, то все равно не показала бы этого. Иначе она не осталась бы самой собою.

Счастливую…

Нине Петровне всегда казалось, что она знает, что такое счастье; Ирочка, наоборот, никогда не могла понять истинный смысл этого слова. Нина Петровна безрадостно влачила свою жизнь, а Ирочка жила. Вот и сейчас она бесконечно радовалась весеннему утру, переезду, подарку, ждала с минуты на минуту чего–то необыкновенного…

Иван Егорович делал покупки всегда с удовольствием, основательно, в особенности с тех пор, как вышел на свою блистательную пенсию республиканского значения. Он не только никак не хлопотал о ней, но даже не знал, что она существует. То, что ему назначили эту пенсию, поразило Ивана Егоровича. Конечно, дело было не в сумме, хотя и она получилась рублей на двести больше той, которая ему полагалась по службе. Ивана Егоровича поразило само событие. Пенсии этой категории — он потом точно все разузнал — назначались крайне скупо, а само назначение их определялось важными данными и серьезными ходатайствами. Он не раз повторял Нине Петровне, что вот не забыли его, побеспокоились, оценили.

Нина Петровна молчала. Конечно, она не могла высказать ему то, что думала по этому поводу. Думала же она очень просто: дуракам счастье. Всем же ясно, что она на десять голов выше мужа, но ей, понятно, такой пенсии никогда не назначат.

С наблюдательностью подростка, выросшего рядом со взрослыми, Ирочка зорко наблюдала за жизнью своих родичей. Взрослым обычно кажется, что дети растут у них на глазах. Дети же с великим лукавством знают, что взрослые живут на глазах у них. Ирочке было лет двенадцать, когда тетка сделалась ей ясней ясного. Впрочем, Иван Егорович тоже был ей ясен. Разница состояла лишь в том, что от него всегда можно было ждать чего–то нового, интересного, а от тетки ждать было решительно нечего. Ирочка считала тетку неинтересным человеком.

Собирая свои пожитки, Ирочка весело раздумывала о том, как они заживут в новой квартире. Вещей у нее было очень мало. Все ее хозяйство весом в какой–нибудь пуд умещалось в чемодане среднего размера. Сейчас она критически разглядывала некоторые из своих вещей: стоит их брать с собой или не стоит? В то же время она размышляла о переезде. Ирочке казалось, что в новой квартире обязательно надо жить как–то по–новому. С этим ощущением нового у нее соединялось предчувствие света и сияния. Здесь, в их старой комнате, было одно окно, проделанное в старинной толстой стене, очень узкое да к тому же завешенное коричневым репсом и заставленное цветами. Там, в новой квартире, свет валил во всю стену, чуть ли не от пола до потолка! Стены сияли, отражая солнце. Как будет выглядеть на фоне этих сияющих стен вечно угрюмое лицо тетки? Как Иван Егорович будет там кашлять по утрам? Впрочем, он уезжает на дачу. Бытие определяет сознание. Это всем известно. Значит, в новой квартире все они трое должны держаться каким–то иным образом, великолепно, как в книгах, где самые обыкновенные люди держатся великолепно.

Вдруг в комнате потемнело, точно кто–то завесил окно.

— Что такое?! — от неожиданности громко воскликнула Ирочка.

Никто не отозвался. За приоткрытыми рамами окна шевелилось что–то живое и большое.