Николай Погодин - Собрание сочинений в четырех томах. Том 4.

Она сидела неподвижно не более минуты. Затем, спохватившись, быстро написала Ирочке записку, чтоб потерпела, ничего страшного нет. «Я побежала в аптеку, сейчас вернусь».

Положив записку на одеяло, Нина Петровна ушла. На всякий случай она телеграфировала на дачу, не надеясь, что телеграмма дойдет. Написав «при смерти», она подумала, что пишет опять не то, но переписывать не стала. Пусть скорее приезжает. Потом, вернувшись домой, вспомнила, что надо было попросить черной смородины, свежей, с куста. Средство простонародное, но не раз помогало, правда, не в таких трудных случаях. (Телеграмма дошла до Ивана Егоровича лишь в понедельник и только потому, что в ней были слова «при смерти».)

Всю ночь Ирочка была в забытьи. Перед тем, как прийти Ивану Егоровичу, позвонил Ростик. Он хотел покатать Ирочку на автомобиле. Нина Петровна сказала, что Ирочка больна. Ростик шумно всполошился. Нину Петровну это покоробило. За долгие годы, проведенные в больнице, она научилась безошибочно отличать истинное горе от показного. Она не стала ничего рассказывать, только попросила его съездить в аптеку. Он спросил, есть ли у Ирочки все необходимые лекарства. Он мог достать любое из них, даже самое редкое.

— Все лекарства действуют одинаково, — сказала Нина Петровна, — либо помогают, либо не помогают.

Она любила повторять изречения своего профессора.

Стремительно сбежав по лестнице и не узнав Володьку, Ростик сделал лифтерше замечание: у них на этаже сидит какой–то подозрительный тип. Лифтерша была пожилая женщина и страдала многими хроническими недугами. Замечание Ростика ее расстроило. Поднявшись на лифте и увидев Володьку, уныло сидевшего на ступеньках, она пристала к нему с расспросами: кто он, откуда и почему сидит здесь? Володька не захотел вступать в разговор и спустился вместе с ней на первый этаж.

— Дура! Перед кем выслуживаешься?

Лифтерша замахала на него руками, но он, не слушая ее, вышел во двор. Здесь, в скверике, он решил дожидаться Ивана Егоровича. На душе у него была странная пустота. Только хотелось курить. Ему казалось, что настоящий, живой Володька был наверху, около Ирочки, а здесь оставался некто, лишь именуемый Володькой.

Когда Ростик вернулся с лекарствами, лифтерша указала ему на Володьку.

— Вот он. Теперь здесь уселся. Что я с ним сделаю?

Ростик узнал Володьку и решил, что тот пришел сводить с ним счеты. Он не боялся Володьки, но никаких безобразий на виду у всего двора устраивать не хотел.

— Заявите участковому, — холодно посоветовал он лифтерше. — Ему тут совершенно нечего делать.

Ростик принес Нине Петровне много разных бутылок и пакетов. В квартире сразу запахло больницей.

Узнав о том, что она умирает, Ирочка, конечно, испугалась. Пока дикая боль в животе продолжалась, Ирочке было не до размышлений. Но как только, благодаря усилиям Нины Петровны, боль прекратилась, Ирочка представила себе свое положение и всем существом решила бороться за жизнь. Она не позволит себе распускаться, не будет пугаться и плакать! Ей надо дожить до самой глубокой старости. Тогда пускай. Но только не сию минуту!

Ирочка верила в Нину Петровну как в свою спасительницу. Очень хорошо, что тетка сказала профессору: «Она умирает». Тетка иногда рассказывала дома, как ей приходилось спасать умирающих. Ирочка верила в то, что Нина Петровна спасет и ее.

Нина Петровна с нетерпением ждала Ивана Егоровича. Он был нужен ей как надежный помощник в трудной борьбе, которую она вела. Но как только он появился, Нина Петровна поняла, что на него положиться нельзя. Губы его дрожали, в глазах застыло страдальческое выражение. Его безграничная любовь к Ирочке в момент крайней опасности оборачивалась беспомощностью. Он дрожал за жизнь Ирочки, был готов пожертвовать собой для ее спасения, но вряд ли мог принести какую–нибудь пользу. В таких случаях говорится: потерял голову от горя.

Нина Петровна коротко рассказала Ивану Егоровичу обо всем и добавила, что Ирочке необходима черная смородина. Свежая, прямо с куста, и как можно больше. Ему придется опять поехать на дачу.

Он пошел в ванную и горько расплакался там, сдерживаясь, чтобы его не услышали. Он плакал о том, что теперь навсегда уходило из его жизни. А то, что уходило, было самой светлой и самой нежной частью его собственной души.

Кое–как умывшись, Иван Егорович вышел из ванной, сказал жене: «Я поехал», — и захлопнул за собой дверь. Он даже не заметил, что не зашел к Ирочке. Володька догнал его уже на улице. Иван Егорович словно не узнал Володьку или совсем забыл про него.

— Ты что?

— Как она?

Только сейчас Иван Егорович вспомнил, что Володьку так и не впустили в квартиру.

— Ты извини. Она всю ночь…

— Как она? Ирка? Ирочка?

— Плохо.

— Неужели при смерти?

— Не спрашивай. Проводи до остановки.

Некоторое время они шли молча.

— Отравление… Всего не расскажешь. Ждать надо. Ничего не известно. Я поехал, Володя.

— Значит, при смерти, — хрипло сказал Володька вслед Ивану Егоровичу. — Я ждать буду.

Он решил не уезжать отсюда, по крайней мере, до завтрашнего дня. Он хорошо знает ее окно и ночью будет следить за ним. Когда вернется Иван Егорович, он попросит, чтобы старик держал его в курсе дела. Ни о чем другом Володька сейчас думать не мог. О том, что было в субботний вечер, он ни разу не вспомнил.

Шел третий час дня.

В вагоне, как всегда в это время, было пусто. Иван Егорович прилег, надеясь задремать и хотя бы на время избавиться от непомерной тяжести, лежавшей у него на сердце. Он уже хотел закрыть глаза, как вдруг увидел толстого пассажира, с которым когда–то побранился. Как и тогда, толстяк сидел напротив него и читал «Советскую Россию».

Лежать было жестко. Иван Егорович поднялся, сел и увидел, что толстый курит. Иван Егорович тоже закурил и тут вспомнил, что так и не зашел к Ирочке. Сердце его сжалось от тревоги и боли.

Неожиданно толстяк спросил, как спрашивают у хороших знакомых:

— Беда стряслась?

— Беда, — ответил Иван Егорович.

— Что случилось, если не секрет?

— Племянница… Вместо дочери с женой растили… Отравилась.

— Умышленно?

— Этой глупости она себе не позволит. Консервы, что ли… Пойди узнай.

— А ты… — Толстый, видимо, хотел утешить Ивана Егоровича, но не знал, как это сделать. — А ты… — повторил он и опять запнулся.

— Знаю, — отозвался Иван Егорович. — Я духом не падаю. А ты закурил будто, — сказал он, чтобы только не молчать.

— По твоим стопам пошел. Дай, думаю, займусь табачком. Может, и правда немного сбавлю.

— Немного есть, — благожелательно сказал Иван Егорович.

Он опять подумал, что не зашел к Ирочке, и на лице его снова выразилось страдание. Толстяк нагнулся к Ивану Егоровичу и взял его за руку.