Юозас Пожера - Рыбы не знают своих детей

— Замерзнешь, мил человек.

Лишь теперь я спохватился, что торчу на морозе в одних носках, на которые смотрит пилот и снисходительно улыбается. «Что случилось?» — спросил я, но он обнял меня за плечи сильной рукой и, точно ребенка, увел в зимовье. Я удивился, как такой великан пролез в тесную дверку, смотрел на его шапку, достающую до потолка, и снова спросил: «Какая беда пригнала?» Он улыбнулся: «Порыбачить приехали. Примешь ли на ночлег, а?» И, не ожидая расспросов, сообщил, что четвертую зиму подряд летает сюда на рыбалку, что в этой заводи всегда было полным-полно рыбы, что у них с собой утепленная палатка, но ставить ее они не будут, жаль время терять, если я пущу их ночевать в зимовье, а затем поинтересовался, какими судьбами очутился здесь я. Пришлось уточнить, что подлинный хозяин зимовья Юлюс Шеркшнас. Пилот радостно хлопнул себя по ляжкам — зазвенело стекло в оконце нашего жилища. Как же! Он прекрасно знает Юлия Миколаевича! Кто не слышал об этом знаменитом охотнике! Все слышали, все знают: замечательный человек, справедливый, храбрый, ну малость отшельник, любит тайгу. Дай ему бог здоровья… Вот, значит, где он построил свою новую охотничью сторожку! Знает, чертяка, где хорошие места, где рыбы круглый год не переводится. «Да вы не выловили всю? Поди, нам оставили хоть где-нибудь на отмели?» Я успокоил его, сообщив, что мы с Юлюсом последний раз рыбачили в начале зимы, а после того и не пробовали, что рыбы во впадинках должно быть вдоволь, если только она не ушла в глубину, спасаясь от мороза. Я старался говорить уверенно и спокойно, а сам был на седьмом небе от счастья. Разве это не судьба? Я вздохнул и произнес: «Сам бог послал вас мне». «В чем дело?» «Захворал», — ответил я. Но пилот лишь широко осклабился на мои слова и покровительственно похлопал широченной ладонью по плечу: «Лучше прямо скажи — заскучал в тайге, тянет ближе к ресторану, небось бесовских капель испить охота?» Я взял его за руку и подвел к нашей кладовой, и там показал запасы спирта — целых двенадцать бутылок. Этот аргумент подействовал. Пилот оглядел батарею поллитровок и сказал: «Прости, друг, теперь я вижу — дело серьезное, придется забрать тебя». Я поблагодарил, а он опять похлопал меня по плечу: «Не серчай, брат».

Никогда еще время не ползло так медленно, как в эти сутки. Казалось, завтрашний день и не наступит. Рыболовы долбили лед, вынимали из-под него ленков и хариусов, им даже посчастливилось поймать парочку тайменей, а я готовил им горячее: натушил целую кастрюлю сохатины, отварил привезенную ими картошку, состряпал уху из пойманной рыбы. Но все пятеро словно примерзли к реке. Никак не удавалось зазвать их в зимовье: рыба клевала бешено, только успевай забрасывать. Счастье, что день был коротким. Не день, а так, огрызок, но и он представлялся мне бесконечным. Я сидел в зимовье перед раскрытой печной дверцей, глядел, как пламя отплясывает свой колдовской танец, и вспоминал тот первый день, когда мы прибыли сюда и Юлюс выбирал место для зимовья. Он долго ходил среди лиственниц, опустив голову, глядел в землю, словно отыскивая какой-то утерянный предмет. Несколько раз обошел вокруг макушки холма, набрал валежника, развел костер в одном месте, потом в другом, третьем, пристально смотрел на пламя, словно беседовал с ним — ни дать ни взять шаман или древний жрец. Наконец он остановился у среднего костерка и произнес: «Зимовье будем рубить здесь, это самое лучшее место, самое счастливое». Я поинтересовался, чем оно лучше остальных и что шепнул ему огонь, однако ни ответа, ни объяснения не получил. Сегодня и я мог бы сказать, что место действительно счастливое. Разве может быть счастье больше этого оранжевого самолета, посланного сюда точно самим небом? Разве не чудо, что прилетел он именно сюда, к нашему зимовью — мало ли места в тайге! Спасибо тем добрым силам, с которыми шептался Юлюс… Гости вернулись в зимовье, когда уже стемнело. Они нарадоваться не могли богатейшему улову, который аккуратно погрузили в самолет. В зимовье они вынули из рюкзаков банки с консервированными огурцами и помидорами, термосы с кофе, настроение у всех было хоть куда, они шутили, старались перещеголять друг друга в остроумии, с наслаждением уплетали, картошины хватали руками, каждый, похоже, был готов наесться за троих. Пилот сообщил друзьям, что берет меня в поселок. Один из прибывших с сомнением спросил: «Как можно улетать, бросив в тайге одного Юлюса?» Я замялся, не зная, что ему ответить, но пилот выручил. Он кивнул в мою сторону и сердобольно вздохнул: «Болеет наш друг, болеет, к врачу ему надо… А Юлий Николаевич и один не пропадет. Старый таежный волк. Насколько мне известно, он почти всегда один и ходит в тайгу».

Воистину никогда и ничего я не ждал с таким нетерпением, как в ту памятную ночь ждал утра. Рыболовы улеглись поздно, забрались в свои спальные мешки и уснули как убитые, я ворочался с боку на бок и точно вахту нес всю эту долгую северную зимнюю ночь… Несколько раз вставал, перешагивал через лежащих на полу людей, растапливал печурку, подкладывая полусырые поленья на горячие уголья, потом выходил наружу, смотрел на усеянное звездами чистое небо, моля бога, чтобы ничто не помешало нам утром вылететь. Чинга терлась о мои ноги и однажды лизнула руку, словно прощаясь. Неужели собаки в самом деле чувствуют, о чем думают люди? Я вынес ей полную миску роскошных объедков, не Чинга воротила морду, жалась к моим ногам, а я гладил у нее за ушами, ласково упрашивал поесть, подсовывал миску, словно стараясь откупиться. Рыболовы поднялись чуть свет. Долго пили чай, не спеша закусывали, приводили в порядок рыболовную снасть. Только забрезжил рассвет, как они уже высыпали на лед. Рыба, однако, в то утро клевала плохо — то ли к перемене погоды, то ли они уже накануне всю выловили. А я радовался их неудаче — ведь при хорошем клеве мне, пожалуй, не удалось бы оторвать их ото льда. Я навел порядок в зимовье, уложил в рюкзак кое-что из одежды, отрубил кусок сохатины и нарезал ее, настрогал мелкими порциями, затем разложил в пристроечку у двери, чтобы Чинга могла достать. Раскрыл красную тетрадь Юлюса и написал: ТВОИ ДОБРЫЕ ДУХИ ПОМОГЛИ МНЕ. Я ВОЗВРАЩАЮСЬ К ЛЮДЯМ, ИБО МЕСТО ЧЕЛОВЕКА — СРЕДИ ЛЮДЕЙ. УДАЧИ ТЕБЕ! ВИЛЮС. Раскрытую тетрадь я положил на видном месте на столе, вышел из зимовья, подпер колом дверь, достал из металлического ящика две собольих шкурки, свернул клубком и сунул в карман брюк — будет гостинец для Доры. Чинга стояла, задрав морду, и не сводила с меня глаз, ловила мой взгляд, словно пытаясь угадать, что я задумал. Откровенно говоря, мне было неловко глядеть в ее умные глаза, я избегал их. Ерошил ее космы, увещевал: мол, все обойдется… Потом взял за ухо и подвел к лыжне, оставленной Юлюсом, показал след и сказал: будь умницей, Чинга, ступай к настоящему хозяину. А сам поспешил к самолету, где уже собрались все пятеро гостей. На краю обрыва я оглянулся, заметил, что Чинга пытается бежать за мной, и сердито крикнул ей: «Нельзя!» Она повиновалась, послушная у меня собака… Стала как вкопанная, смотрела на меня и жалобно скулила. Но быть может, мне только послышалось, что скулила, потому что именно в этот миг раздался мощный рев мотора, который заглушил все остальные звуки. Я еще попытался разглядеть Чингу в иллюминатор, но самолет поднял целый вихрь снега, настоящую пургу, которая скрыла и Чингу, и крутой обрыв, и наше зимовье. Разбежавшись на заледенелом русле реки, самолет оторвался от земли, заснеженная тайга начала уходить вниз, лиственницы утратили свое величие, а сама тайга стала похожа на щетку из тощих прутиков… Что ж, теперь надо подумать о себе, с чего начать, за что ухватиться в новой своей жизни. Неужели вернуться опять на прежнюю работу, снова день за днем, год за годом просиживать за обшарпанным письменным столом, составлять анкеты для социологических исследований? Неужели опять, ворча на хилую зарплату, ждать квартальных премий, отпускных? И ведь никто там не ждет меня с распростертыми объятиями. За эти полгода давно нашли, наверное, более подходящего сотрудника. Но это — не беда. Работа найдется. Чего-чего, а работы у нас хватает. Главное — как там Дора?