Вадим Кожевников - Знакомьтесь - Балуев!

Капа Подгорная, будучи членом бюро комитета комсомола, связывала свои поездки с планом комсомольской работы. Она была полностью согласна с утверждением Босоногова, что человек с дурным характером никогда не может стать хорошим сварщиком. Но в это утверждение вносила свою поправку — с характером не рождаются, характер человека формируется. Нужно только избрать для этого идеал.

Капа и Зина по–разному судили о людях.

Капа составила для себя идеал человека и твердо его придерживалась. Она составила этот идеал из нескольких слагаемых.

Изысканное мастерство Бориса Шпаковского плюс вдохновенная страстность Василия Марченко, заключенная в обаятельную оболочку Босоногова, — все это вместе вызывало у нее даже влюбленность. Но к каждой из названных личностей в отдельности она относилась с критической отчужденностью. С неотразимой логикой она умела доказать всем трем сварщикам, что обнаруженные в их работе дефекты являются не только следствием технических просчетов, но и причиной их собственного морального несовершенства.

Зина не могла преодолеть субъективного подхода к людям. Ей нравились все, кому нравилась она. Зина не умела поучать людей, когда обнаруживала дефект в работе, и вся ее душевная энергия уходила на то, чтобы выразить соболезнование «потерпевшему». Она тут же влюблялась в него, не потому, что этот человек нравился ей больше других, а потому, что он становился признательным за высказанное сочувствие, и ей казалось, что они духовно близки друг другу. Она объявляла Капе с восторженным удивлением:

— Ты знаешь, Капка, все ребята в горе становятся такими хорошими, что просто невозможно сказать, который из них лучше.

— Даже Шпаковский? — недоверчиво спрашивала Капа. — Ведь он не человек, он же надменная сосулька.

Капа Подгорная брала уроки сварного дела у Босоногова, чтобы полемизировать со сварщиками, вооружившись всеми тонкостями их профессии.

Она уже сама могла стать сварщицей и зарабатывать значительно больше, чем радиографистка. Но она предпочла положению посредственной сварщицы репутацию одной из лучших радиографисток, такой, которая в случае нужды может взять в руки газовый резак и сдуть шов, чтобы воочию убедить спорщика и показать ему дефект в натуре.

И не познаниями сварного дела стяжала она себе почетную репутацию, и даже не безукоризненным мастерством, с которым производила съемку стыков труб. Высокое право обличать других она заслужила безукоризненностью всего своего бытия на стройке.

— Ты, Капка, не человек, а формула, — упрекала Зина. — Смотри, засохнешь в старых девах.

Такими злыми словами Зина пыталась уговорить Капу пойти на вечеринку.

Гневно блестя радужно–черными глазами, Капа отвечала презрительно:

— А я не желаю переступать официальных отношений со своими сварщиками.

— Так там не только сварщики — и водолазы тоже. А они знаешь какие?! Фигуры у всех как у чемпионов мира, а зарабатывают побольше, чем инженеры.

— А мне с ними разговаривать не о чем. Один Бубнов знает подводную сварку, но он чуть ли с дореволюционным семейным стажем.

— Вечеринка — это тебе не кружок повышения квалификации, — отрезала Зина и ехидно сообщила: — Борька Шпаковский будет. Он же тебе нравится. Вижу, как ресницами на него машешь, когда его шов обсуждаешь, и губы для него красишь.

— Это оттого, что я его поклонница, — спокойно сказала Капа.

— Да что он тебе, Козловский или Лемешев?

— Вроде.

— Так я сегодня сама скажу, что ты в него влюбленная, — решительно заявила Пеночкина. — Нужно сразу вносить ясность, раз это отражается на твоей психике,

Подгорная печально и пленительно улыбаясь, произнесла снисходительно:

— Да что я, дура — в такого влюбиться как в мужчину? Он же спесивый, воображает о себе. Он любит, когда его хвалят. А скажи, что у него в коренном шве непровар, в ГОСТ еле укладывается, он сейчас же на тебя сверху вниз взглянет, как на насекомое.

— Значит, ты от самолюбия только его не признаешь?

— Нет, просто идеал мой лучше во сто раз.

— Значит, есть уже определенный товарищ? — деловито осведомилась Пеночкина.

— Да.

Обняв подругу, льстиво заглядывая ей в лицо, Зина упрашивала:

— Ну, скажи, скажи, кто?

Глаза Подгорной грустно померкли. Отстраняя Пеночкину, она произнесла медленно, осторожно, как–то не очень уверенно:

— Дело в том, что я сама себе хочу сначала понравиться и уважать себя без сомнений хочу. И когда я это почувствую в себе, только тогда стану рядом с тем, кто будет для меня и на всю жизнь самым лучшим.

— Ну и правильно, — согласилась Пеночкина. — Кидаться собой нечего. Знаешь, как теперь ребята уважают девушек, у которых высокий моральный уровень? Витька Зайцев сказал: перед нами сейчас безотлагательная задача — впитать в себя черты человека будущего.

— А как ты этого человека себе представляешь?

Зина пожала полненькими плечами.

— А мне сегодняшние люди нравятся. Например, я всегда Витьке Зайцеву подчеркиваю, как он мне сильно нравится. А он вместо всего замечание делает за фасон прически «я у мамы дурочка». Но разве я виновата, если она мне идет? — Произнесла задумчиво: — Конечно, если бы он мне сказал определенно: «Остригись под машинку в доказательство, что я тебе нравлюсь», — пожалуйста, готова на жертву, остригусь в два счета. Буду ходить в косынке, пока снова не отрастут. Но он же от меня ничего не требует! Вася Марченко — тот совсем другой. «Тебе, говорит, Зина, косы к лицу будут. Косы — это очень женственно». Если человек так просит, пожалуйста, начну отращивать.

— Что же тебе, все равно, Зайцев или Марченко?

Пеночкина сказала со вздохом:

— Я хочу за того замуж, кто меня больше, чем я его, любить будет. Чтобы я потом могла его за это изо всех сил любить. — Грустно добавила: — Но пока у меня как–то наоборот получается. Но все равно я считаю, что любят за любовь к себе, а не за что–нибудь другое.

— Значит, уже все продумала.

— Ничего я про это не думаю, — почему–то обиделись Пеночкина. — Страдаю — верно, а думать не думаю, мечтаю только. Конечно, как все, стараюсь правильнее мечтать, с учетом своих недостатков. Я несерьезная, так надо, чтобы муж у меня был серьезным, вроде Бори Шпаковского. Тогда у нас гармония получится. Но Шпаковский мне ни капельки не нравится. — И вдруг объявила восторженно: — А Марченко знаешь почему мне ужасно нравится? Веселый он, дерзкий, все ему нипочем! Шли с собрания, лед такой гладкий, прозрачный, словно из пластмассы. Я как разбегусь, а он подо мной рухнул. Вася, по пояс в ломаном льду, добрался до меня, взял на руки и вынес на берег и сказал мне на ухо… Но это наша тайна, что он мне сказал. Когда на руках нес, дышал мне так нежно в лицо и губами щеки касался. Но не чмокал, а так вежливо, прижимался только слегка.