Николай Погодин - Собрание сочинений в 4 томах. Том 2

Фрунзе. Здравствуйте, Владимир Ильич. Я не могу очнуться.

Ленин. Да, когда так вот на воздухе накатит сон, то трудно перейти к действительности. А я сейчас встретил двух красноармейцев, и, к счастью, они меня не узнали… Одного зовут Митяй, а другого как — не знаю… Поразительно, когда подумаешь серьезно — былина какая-то… князь Игорь… или что там еще раньше было? Мстиславы, Ярополки, Ольговичи… И, может быть, отлично это, что мы стояли на рубеже двух миров… с такими ничего не сделаешь. Вы знаете, Фрунзе, что Маркс специально учил русский язык, чтобы прочитать «Слово о полку Игореве»? Не думаю, что Маркса интересовали одни красоты нашего литературного сокровища. Вот ведь Митяй… что ему мировой империализм! Мы его, конечно, наперчиваем против мирового империализма, но он на него смотрит не так, как мы с вами… по-другому… Меня эти крестьянские ребята иногда приводят в какое-то невыразимое восхищение. Горький их побаивается, а я — нет. Горький очень литератор… а я — нет. А вы писучий?

Фрунзе. Нет, я не писучий.

Ленин. Когда меня хотели керенские в ложке утопить — вы помните? — я даже в шалаше писал. Я писучий… именно. Богато оснащен русский язык. Можно сказать «пишущий»… и уже не то. А «писучий» — значит, пристрастный к этому занятию. Но я писучий в ином смысле. Страшно хочется объяснить простые вещи. Миру нужен коммунизм, до зарезу нужен, а многие люди этого не понимают, люди, которые должны бы понимать. И надо объяснить. И в этом смысле я одержимый. А вы?

Фрунзе. Нехорошо быть нескромным, но в этом смысле я похож на вас.

Ленин. А почему это нескромно? Мне должно быть приятно, если есть люди, которые хотят быть похожими на меня. А вы солдат этих, то есть красноармейцев, заметили? Великолепные, а?.. Впрочем, военные видят штыки, а не лица. Я вас не обидел?

Фрунзе. Нет, Владимир Ильич, я не обижаюсь. Воюют люди, а не штыки.

Ленин. А вы давно военный?

Фрунзе. Всю жизнь.

Ленин. Ого.

Фрунзе. Это довольно странно для революционера, но именно революция направила мой ум на военное искусство. Уже на баррикадах Пресни…

Ленин. Ах, Пресня… тогда понятно. Но что такое мне про вас судачат кумушки из генерального штаба — какие-то вооруженные ткачихи, с которыми вы намереваетесь победить адмирала Колчака…

Фрунзе. Намереваюсь… но не с ткачихами, а с вооруженными ткачами.

Ленин. Я так и думал: врут. Генеральный штаб не любит, когда против его воли выдвигается новый человек… И все-таки, грешен, думаю: а вдруг Фрунзе впал в отчаяние. Ведь положение отчаянное.

Фрунзе. Да, Владимир Ильич.

Ленин. Ужасающее…

Фрунзе. Да, Владимир Ильич.

Ленин. Мы на краю пропасти. Таких слов на ветер не бросают. И ткачи. Это как? Это серьезно?

Фрунзе. Очень…

Ленин. А почему — очень?

Фрунзе. Я иду от вас…

Ленин. Мне хочется сказать вам, что вы довольно интересный человек. Но все-таки когда же я вам дал идею вести ткачей на Волгу?

Фрунзе. Всегда, сколько я знаю вас как вождя партии, вы говорили нам о вооружении рабочих.

Ленин. Ах вот как.

Фрунзе. Митяй непобедим, когда его ведет рабочий.

Ленин. Верно… но ткачи. Специалисты меня уверяли, что это как-то… я не знаю… несолидно как-то с военной стороны.

Фрунзе. Владимир Ильич, вы меня простите, если я скажу лишнее, но я скажу. Скажу, что я выковался среди этих суровых северных людей и теперь не понимаю слова «страх». В моем сознании иваново-вознесенский ткач — это радость, черт возьми! Радость от того, что я с этим народом могу пойти на смерть. О нет, я за ткачей с вами могу поссориться.

Ленин. А вот это, батенька мой, архипревосходно! Великолепно… Вы прямо-таки древний викинг со своей дружиной. Но я отнюдь не настроен персонально против ткачей…

Фрунзе. Нет, вас настроили… уж как хотите… Ткачи… марка несолидная. Вот если бы молотобойцы…

Ленин. Да полно вам. Я не делю пролетариат по маркам.

Фрунзе (продолжает ). А я ведь шел от вас. Вы мудрец, товарищ Ленин.

Ленин. Вот это… гм… совершенно лишнее.

Фрунзе. Отнюдь не лишнее.

Ленин. Лишнее, но продолжайте… что же он, этот мудрец?

Фрунзе. Вы меня смущаете… и все-таки я говорю, что не по чьей-нибудь, а по ленинской теории вооружал иваново-вознесенский пролетариат и сделал из него ядро заволжской армии. И я не виноват, если мне приходится защищать перед вами мудрость этой теории.

Ленин (очень весело). Если мы с вами дошли до таких пределов, что вам приходится защищать мои теории от меня же самого, то… то я буду с вами крайне серьезен. Надеюсь, вы не примете за легкомыслие мой веселый тон. Вот сию минуту, увидевши вас здесь на скамейке, покойного, усталого, задремавшего, я как-то очень ясно и просто понял, что вас зря вызвали докладывать, что за вас не надо беспокоиться… А теперь, после моего не очень стойкого, как вы могли заметить, сомнения насчет воинственности ткачей, я вам скажу очень серьезно: вы поколотите Колчака. И вообще мы их поколотим. Пропасть, гибель, петля… все это есть и останется. Если взять самую совершенную, самую беспощадную логику, какой обладают математики, то мы по этой логике давно уже не существуем… Скатились в пропасть, и «ау». И все-таки мы их поколотим. А почему? Вот тут есть мудрость… Не моя собственная… мудрость истории, классовая. И лучше им с нами не связываться. Но сие есть великолепные мировые вопросы. А сейчас вопрос простой. Сапог надо?

Фрунзе. Я ничего просить не буду. Мне через край достаточно того, что вы мне дали.

Ленин. Дал… а как?.. Ах, в ином смысле. Может быть… Тогда будем считать, что наша официальная аудиенция не состоится и вы свободны. Если сможете сейчас выехать, то поезжайте. Или есть дела?

Фрунзе. Я добуду паровоз и немедленно уеду.

Ленин. И на прощанье… Трудно?

Фрунзе. Сложно.

Ленин. Сложно, знаю… Вообразите, Фрунзе, когда мы брали власть, то это, наверно, было в тысячу раз сложнее, чем ваше положение за Волгой. Но я знал, что власти мы не отдадим. И меня безумно увлекала мысль, как мы это сделаем. А вас увлекает?

Фрунзе (после молчания, восхищенно и сдержанно). Владимир Ильич, клянусь вам, я разобью Колчака на Волге.

Ленин. Ну-с… я, кажется, отлично отдохнул на воздухе.

Фрунзе. Я тоже.

Молча пожали руки. Ленинудаляется. Идут Митяйи Трушин.