Борис Полевой - Победа

И что же думаете? Кульков, этот тщедушный, хромой паренек уверенно отвечает:

— Хорошо, я прикажу начать работы. На мою ответственность.

Отвел он опытный участок. И, понимаете, назначает работать на нем, кого бы вы думали? Стороженку. Тот прямо винтом вверх пошел. Прибежал ко мне в партком:

— Не желаю, не буду… Он же, черт колченогий, знает, как я его люблю. А тут такое дело — кирпич положил не туда, бетону кило не донес, и все к чертям. И затея и авторитет его насмарку. Он же, дядя Саша, себя мне в руки отдаст.

Ну, я вижу, парень через край перехватывает.

— Ты, говорю, Петро, со мной московское метро строил?

— Строил.

— Ты, говорю, вместе со мной по заданию партии приехал новый небывалый бассейн создавать? Приехал или нет, говори?

— Ну, приехал.

— Ты, говорю, на моих глазах вырос. Знаменитым человеком стал. Так или не так?

— Так, в чем дело?

— А в том, говорю ему, Петро, дело, что слов этих я твоих не слыхал. А если, говорю, что-нибудь подобное услышу — знай, не быть тебе на шахте, не видать тебе партийного билета. Я тебя в партию рекомендовал, и я в таком случае партии покаюсь: ошибся.

Молчал, долго молчал, потом отвечает:

— Чего он ко мне лезет? Знает, что я видеть его рожу не могу. Так чего же меня возле себя держит? Что же я, железный? Сырое дерево и то загорается, если его день и ночь огнем палить.

Накричал я на парня в тот раз, накричал и вскоре горько о том пожалел. И не потому только, что секретарю партбюро кричать не положено, а потому, что вскоре случилась тут вот какая история. Страшная, можно сказать, история.

Как-то раз, когда Стороженко со своей бригадой бетонировал по новому способу штрек, один его паренек заметил, что железная балка, поддерживавшая бетонное кольцо, вроде как бы прогнулась внутрь. Пригляделся — верно, балка толщиной рельсов в пять гнется.

Страшная это сила — вода. Ну, понятно, дали тревогу. Людей подняли на-гора. Кульков сам вниз спустился и разрешил под землей остаться только десяткам двум лучших забойщиков со Стороженкой, маркшейдеру Федору Григорьевичу, ну и мне, как партийному начальству. И велел он нам попытаться построить в устьях северного штрека перемычку, то есть, проще говоря, перехватить воду, изолировать, так сказать, пораженный участок.

Да а. А где тут изолируешь. Вода рекой уж хлещет, шахту заливает. До поверхности нам метров двести, а над нами озеро. Жуткое это дело. Однако шахтеры народ такой — в опасности все страхи позабывают. Возимся мы по колено в воде. Перетаскиваем мешки с цементом, камень, кирпичи. Огоньки шахтерок в темноте мечутся. Видно только пену на поверхности воды да бледные лица наши. И Кульков с нами.

Тут-то мы его в первый раз по-настоящему и разглядели. Ведь на опытном участке прорвало. Он знал — головой за это отвечает. Стороженко, тот вовсе убитый. Боится, подумают, что из-за его плохой кладки прорвало. Уж на что маркшейдер наш Федор Григорьевич бывалый горняк, десятки аварий на своем веку видел, — и тот растерялся. А этот черт Кульков ковыляет между нами по воде, и распоряжается, и мешки таскает, и бетон мешает, и все торопит:

— Скорей, еще не поздно!

Однако скоро поняли мы, что стараемся напрасно. Вода поднялась и перемычку нашу слизнула. Где ж незастывшим бетоном такую силу удержать! Тогда Кульков скомандовал:

— Все на-гора!

Стали нас наверх вытаскивать. А клеть восемь человек поднимает. Вода мне уже по пояс, а Кулькову — он росточка-то маленького — по грудь. Наконец, шлепнулась в воду последняя клеть. А нас девять человек. Кому-то, выходит, одному оставаться надо. Ну, мы — Стороженко и я — отошли прочь.

— Забойщик Стороженко и секретарь парткома Ильин, в клеть! — командует Кульков, именно командует.

Мы даже растерялись.

— А вы останетесь, да? Не сяду! — кричит Стороженко.

— Вы знаете, что значит аварийный приказ. Немедленно в клеть! — отвечает спокойно инженер.

Мы это знали. И пришлось подчиниться. Через минуту клеть пошла вверх. Внизу булькала вода. И где-то там один в этой воде остался человек. Понимаете наше состояние? Пока клеть опускали за инженером, Стороженко бегал вокруг ствола, как кошка у крысиной норы, а когда клеть поднялась, бросился прочь, пробился сквозь толпу, и до вечера его не видали.

А инженера я не узнал. Из клети его вывели под руки. Грязный, мокрый, зубы клацают. Постоял некоторое время над колодцем ствола, послушал, как внизу вода, прибывая, клокочет. Потом сел на землю, закрыл руками лицо, да так и сидел неподвижно до самой ночи.

Да-а. Тут сиди не сиди, а шахта затоплена. Первая шахта! Экспериментальная. Ну, работы остановили. Понаехали комиссии. Одни обвиняют инженера, дескать, рассчитал неправильно, другие — Стороженко, говорят, плохо бетонировал. А самое скверное — все сходятся на том, что шахту надо закрыть. В разговорах без протокола уж и довод появился — нигде в мире таких шахт не строят, стало быть невозможно. Ну, а под протокол, разумеется, другие доводы — расчеты, формулы, геология, физика, ссылки на разные заграничные авторитеты.

Потом приехал тот самый профессор, что был у нас вначале. Мы его лучшим другом нашего новорожденного бассейна считали, и очень мы на его заключение надеялись. Кулькова он знал по горному институту как своего ученика и к бассейну с восторгом относился. Он долго в делах копался. А потом и он развел руками — откачивать бесполезно. Шахта и озеро сейчас — два сообщающиеся сосуда. Ну-ка, осуши озеро. Словом, и он высказался если и не за полную ликвидацию дел, то за временную консервацию.

Ох, никогда не забыть мне этой самой консервации. Шахта заколочена. Каждый день под окном скрипят возы — наши горняки на станцию барахлишко отвозят. Из разных областных организаций люди к нам ездят, осматривают здания, дома, спорят, подо что их приспособить, чтобы не пустовали. Нас и не спрашивают, будто мы уже покойники. Каково все это нам, которые пришли сюда, когда тут еще голое поле было, которые тут все до последнего винтика своими руками сделали. Столько волнений, надежд, мечтаний, и все под откос. Ситуация!

А тут еще у меня сомнение — кто же виноват: Кульков со своими новыми конструкциями или Стороженко с негодной кладкой? Природа ли матушка, не захотев нам свои сокровища здесь отдавать, неожиданно нас ударила под девятое ребро, сами ли мы чего прохлопали, или, быть может, протянулась сюда злая вражья рука, а мы ее не разглядели? Кульков упорно утверждает, что расчет его верен. Стороженко говорит — бетон, как сталь, за бетон головой ручается. Однако поди проверь в затопленной шахте.

И не выходит у меня из головы последняя моя с Петро беседа, когда он отказываться от опытного участка приходил. Неужели, думаю, пошел парень из-за ревности на такое дело? Скверно. И — что ни день — уезжают люди, и каждый ко мне в партком прощаться заходит. Ах, думаю, будь вам не ладно с этими вашими прощаниями. Сердце вы у меня по пять раз на день вынимаете. Ехали бы уж так.