Борис Горбатов - Собрание сочинений в четырех томах. 4 том.

В эту минуту и вошел, легкий на помине, Андрей Воронько.

Андрей был взволнован чем-то, но Нечаенко не сразу это заметил, радуясь, что он пришел, и именно теперь пришел, в ту минуту, когда он о нем думал.

— Что же ты на пороге-то топчешься? — говорил он. — Проходи, проходи!.. Нисколько не помешал, напротив... Садись!..

Андрей молча прошел к столу, молча, сжав кепку в кулаке, сел, и только теперь, внимательно вглядевшись в него, понял Нечаенко. что Андрей пришел к нему не зря.

— Что у тебя? — тихо спросил он.

Андреи не сразу ответил. Его глаза, как всегда, когда он бывал непокоен, совсем сузились и потухли, они спрятались и прикрылись насупленными бровями — ничего нельзя было ни увидеть, ни тем более прочитать в них. Нечаенко не торопил с ответом.

— Николай Остапович! — наконец, негромко сказал Андрей. — Я сейчас на «Красном партизане» был...

— Вот как? Зачем?

— А так... — словно нехотя отозвался Воронько.

— Ну и что ж там хорошего, на «Красном партизане»?

— Хорошего мало...

— Зачем же ходил?

Андрей опять не сразу ответил. Мял кепку в руке. Нечаенко осторожно следил за ним, еще не понимая причин его волнения.

— Сегодня Забара триста тонн вырубил... — не сказал, а скорее выдохнул Андрей.

— A-а, слышал! Ну и что же? — улыбнулся Нечаенко. — Обидно тебе?

— Почему обидно? — удивился Андрей.

— Ну, рекорд твой побит.

— А, это? Это пускай! — махнул он рукой.

— Так в чем же дело тогда? — сдержанно спросил Нечаенко. Он был терпелив. Да и по опыту знал, что Воронько торопить не следует.

— Я там с народом толковал, — сказал Андрей, — со знакомыми. С самим Забарой, правда, поговорить не пришлось. Его товарищ Рудин сразу с собой увез.

— Ну и что ж народ говорит?

Разно...

— А все-таки?

— А что тут говорить? — пожал плечами Андрей. — Суточный план шахты — восемьсот. Ежедневно давали семьсот тридцать — семьсот семьдесят. А по случаю рекорда вместе с Забарой угля дали всего шестьсот. Рекорд есть, а угля нет! Как же это понимать, Николай Остапович? — спросил он и, впервые за всю беседу, поднял на Нечаенко глаза — неожиданно большие и странно печальные.

— А этого я и сам не понимаю... — смущенный не столько вопросом, сколько взглядом этих огромных глаз, пробормотал Нечаенко.

— Вся шахта на этот рекорд работала, — волнуясь, продолжал Воронько. — Один участок вовсе угля не качал: порожняка не было. Все под Забару отдали. Там, говорят, такое делалось! — он махнул кепкой в кулаке. — Я людей спрашивал: как же вы допустили? А они только в затылке чешут: товарищ Рудин, мол, приказал, чтоб было триста, хоть сдохни! — И он опять посмотрел на Нечаенко.

Но теперь Нечаенко промолчал, и Андрей, не дождавшись ответа, стал рассказывать дальше.

— Теперь товарищ Рудин требует, чтоб было пятьсот. На митинге тут же и сказал. Я сам слышал. Очень Забару хвалил, а нас срамил. Хваленая, говорит, «Мария» теперь у вас далеко в хвосте.

— А тебе, что ж, за «Крутую Марию» обидно?

— Зачем? Мне за их шахту обидно. Совсем шахту загубят. — Он помолчал немного, потом вдруг воскликнул, весь подаваясь вперед, к Нечаенко: — Николай Остапович! Что же это товарищ Рудин делает, а? — его голос задрожал. — Соревнование у нас или цирк? Как петухов стравливает... Разве ж это правильно?

— Неправильно... — не глядя на него, тусклым голосом ответил Нечаенко.

— Так что ж делать, а, Николай Остапович?

Нечаенко ответил не сразу.

— Ты говорил об этом с парторгом на «Красном партизане»? — наконец, тихо спросил он.

— Нет.

— Почему?

— Я ему человек неизвестный... Еще скажут: зачем в чужие дела мешаешься? Знай, мол, свою шахту.

— Да кто же тебе такое может сказать?

Андрей промолчал,

— Нет, мы будем вмешиваться в чужие дела! — сказал Нечаенко. — Для нас чужих дел нету.

Так ведь товарищ Рудин!..

— Ну и что ж. что Рудин? А если б я, парторг ЦК, творил безобразия, ты что же, молчал бы? Молчал?

— Нет... — чуть слышно прошептал Андрей.

— И правильно! И я не смею молчать!.. А если надо, так и в обком партии и в ЦК напишем!.. — Он вдруг встал, быстро подошел к несгораемому шкафу, что-то взял там, вернулся и протянул Андрею какую-то бумагу.

— Читай! — приказал он.

— Что это?

— Телеграмма товарища Орджоникидзе. Сегодня получили. Читай вслух.

Андрей стал читать, но на первых же словах запнулся. В начале телеграммы перечислялись имена зачинателей нового движения. Это было и радостно и немного жутко читать... «Значит, товарищ Серго знает про нас? Знает? Может быть, и товарищ Сталин знает?!»

— Дальше читай! — сказал Нечаенко.

Андрей стал читать дальше:

— «Это замечательное движение героев угольного Донбасса, большевиков партийных и непартийных, — новое блестящее доказательство, какими огромными возможностями мы располагаем и как отстали от жизни те горе-руководители, которые только и ищут объективных причин для оправдания своей плохой работы, плохого руководства.

Теперь весь вопрос в том, чтобы... организовать работу по добыче угля и поднять на новую высоту производительность труда во всем Донбассе и во всех угольных бассейнах. Работа этих товарищей опрокидывает все старые представления о нормах выработки забойщика. Нет сомнения, что их примеру последуют машинисты врубовых машин и электровозов, а также навальщики и коногоны, а инженерно-технический персонал возглавит и организует это дело.

Надо сейчас же ваяться за организацию откатки и подготовительных работ, чтобы это не сорвало работу забойщиков. Я не скрою, что сильно опасаюсь, что это движение встретит со стороны некоторых отсталых руководителей обывательский скептицизм, что на деле будет означать саботаж. Таких горе-руководителей немедленно мало отстранять».

— Слышишь? — крикнул Нечаенко. — Ну, что теперь скажешь?

Тут товарищ Серго об откатке предупреждает нас, — сказал, морща лоб. Андрей. — Сколько раз уж мы про эту откатку говорили, Николай Остапович! — прибавил он с упреком.

— Он не только об откатке нас предупреждает. Понял ты слова об обывательском скептицизме? Что такое «скептик», знаешь?

— Ну... это, которые — маловеры. Так, что ли?

— Да-а... — засмеялся Нечаенко. — Всякие бывают! Бывают даже скептики-энтузиасты. Вернее, прикидывающиеся энтузиастами. Вот мы на скептиков в бой и пойдем. Так, что ли, Андрей?..

Только через час Андрей ушел от Нечаенко. В поселке было уже совсем темно: погасли огни в окнах; луна схоронилась за тучами; собирался дождь, но собирался как-то нерешительно, нехотя, задумчиво. И ветра не было для того, чтоб вытрясти из туч влагу на землю либо вовсе тучи разогнать и очистить небо.

Андрей пошел домой. Шел он не торопясь. Надо было подумать, медленно и спокойно перетереть события дня, а их было много. Вот телеграмма Серго... Андрей больше всего о ней думал. «Значит, там подробно знают о наших делах, о каждом из нас знают... И если я завтра выступлю на партийном собрании против Рудина — там тоже узнают. А если смолчу? — вдруг спросил он себя. — Рудин уж небось отрапортовал о рекорде Забары. И обманул товарища Серго. Как же молчать? Но почему я должен выступать? Я ж свое сделал — довел до Нечаенко... Да и на «Красном партизане» свои коммунисты есть, они тоже молчать не будут». Но он уже чувствовал, как легла на его душу ответственность за соседнюю шахту, и знал, что, рассказав обо всем Нечаенко, он не сложил той ответственности с себя, а только признал, что она есть и что он сам это понимает...