Иван Филоненко - Земные наши заботы

Отдохнувший муж, выслушивая ругань жены, тоже вспоминал недавнее прошлое. И рисовалась ему такая картина…

Вышел он из дому покурить. Постоял во дворе, прислушался. Тишина кругом. Но тишина не пустая, не мертвая, она полна едва различимыми звуками и запахами. Так что это вовсе и не тишина, а покой. Улеглась, должно быть, корова в сарае и теперь дремлет, вздыхая шумно: подоена, накормлена, отдыхает. Завозились куры на насесте, зашебуршали: какая–то молодка чуть не свалилась спросонья, вот и переполошила всех. «Курка и есть курка, дурья башка, спать как следует не может». Эта мысль, явно направленная против жены, которая никак не соглашалась «изничтожить» кур, расшевелила в его душе желание что–нибудь сделать. Он обошел двор, поднял и снес в угол лопату, убрал с верстака инструмент, оставленный ребятами, приблизился к сараю, недавно переложенному заново. Хорошо, тепло теперь корове. Не удержался, открыл дверь, чтобы удостовериться, так ли ей хорошо и тепло, как ему думается. Корова уже знала, должно быть, что это хозяин ее по двору ходит, лежала спокойно, без настороженности. Он почесал ее, потом присел на корточки, и она дохнула ему в лицо таким ласковым парным теплом, от которого в душе его стало сладко и покойно.

Возвращаясь в избу, он, умаявшийся за день, думал иногда (нужно же утомленному человеку подумать!): «Что и говорить, хлопотно с хозяйством». Однако такая мысль не побуждала его к определенному решению, а тем более действию. Думал так только потому, что устал. Постепенно слово «хлопотно» стало заменяться другими, вычитанными в газетах. «Что и говорить, много времени отнимает хозяйство», — думал он теперь. Но дальше этого не шел и пришел бы нескоро, если бы дело не приняло «хороший оборот», то есть если бы проектировщики не предоставили ему возможность ничего не делать и не изъяли из его сознания потребность личного участия.

Правда, помехой в раскрепощенном его досуге оставался еще огород за селом, куда на часок не пойдешь, смысла нет, а надолго не всякий день выберешься. И он перестал ходить туда, считая, что дело это «себе дороже», так как идти надо мимо торгового центра, где можно и застрять. Рассудил, что в этом вопросе творцы «хорошего оборота» допустили непоследовательность, а может, и уступку, чтобы не ошарашивать сразу полной свободой от крестьянских забот и обязанностей.

Справедливости ради надо сказать, что поначалу радовались переменам, соглашались с тем, что писали о них и говорили. Но когда нарадовались вволю, нагрелись у батарей, накупались в ваннах, отдохнули от хлопот по хозяйству, то затосковали. В квартире вечером сидеть — скука. По улице пройтись — всей–то улицы теперь несколько шагов, километра со всеми поворотами не находишь. Не город и не село, а хутор какой–то с десятью высотными дворами. Непутеха и есть непутеха.

Выйдет человек на улицу, посидит у подъезда на скамеечке, побалагурит о чем придется, сны порасскажет, обсудит ученые трактаты и статьи, в которых он, житель показательного села, с разных сторон рассматривался, да и решит:

— Все так, ни приусадебных участков не имеем, ни живности. Как хошь тут рассуждай: или не хотим, или не можем…

— Вот так, — закончил мой собеседник свое повествование. — Хлопотно было, зато весело. А как домашних забот не стало, то и скучно человеку. Да и то сказать, не будешь же каждый вечер в кино да в кино, в кино да в кино или на концерты. Надо и отдохнуть, иначе ошалеешь. Взять меня хотя бы. Сколько раз садился за книгу, читаю, а сам о чем–нибудь постороннем думаю: кто там по улице пошел и куда он так спешит, может, в магазине что хорошее продают? Не вытерпишь, пойдешь. Если и не купишь ничего, то набалакаешься вволю. А вечером сяду читать — засыпаю тут же. Утром начну вспоминать прочитанное — ну ни слова не могу припомнить, то ли заспал, то ли балабон такой, с детства не приученный к умственному делу. Вот и выходит, что такому человеку, как я, никак нельзя без живности, о которой заботился бы, ласку к ней проявлял и сам от этого добрее бы становился, получал бы, так сказать, размягчение своим чувствам…

И неожиданно добавил:

— Вот тебе и сбылась, как говорится, сказка.

— Какая сказка?

— А вот какая. Пришел мужик однажды в боярские палаты, глядь — постеля пуховая. Вот бы, молвит, мне так пожить, год бы проспал, ни рукой, ни ногой не шевельнул. Услышал боярин эти слова и говорит: будь по–твоему, вались в эту самую постелю и спи, о еде не беспокойся, мои слуги напоят тебя и накормят, так что тебе и вставать не придется. Проспишь таким манером год, большим начальником тебя сделаю. А если нет, если елозить начнешь, то велю на каторжные работы сослать.

Эка, думает мужик, запугать чем решил работника: бездельем да сном! В хоромах да в пуховой–то постели! Отродясь, должно быть, не живал боярин в крестьянской избенке, потому и дивно ему такое желание. Ладно. Лег мужик. Спит день, спит два и три. А на четвертый зуд по всему телу, словно не пуховик под ним, а ржаное остье. Однако уговор помнит, лежит: не этакое вытерпливал.

Лежит дальше. Окна ставнями затворены, не поймешь, день ли на дворе, или ночь: спи в свое удовольствие. Но не тут–то было, не спится, хоть ты лопни, будто и не работал до упаду никогда.

Лежит с закрытыми глазами, а сам думает: косу бы в руки сейчас или топор, вот уж размялся бы. А размяться ему до нетерпежу хотелось, потому что бока затекли и спина онемела, до бесчувствия дело дошло. Эдак и обезножеть можно, рук лишиться, — думает мужик.

А позади–то всего неделя, а может, две. Впереди, считай, непочатый год сна при всех тебе, как теперь бы сказали, городских удобствах. Однако взглянул он вперед — и заплакал: ради чего же это гублю я себя? Ни света белого, ни ночи темной не знаю, не пашу, не сею, а лежнем лежу, ем, как малое дите, — из ложечки да песни слухаю, какие, значит, самодеятельный дворовый хор исполняет в соседней зале. Уж у него ли не голосище, не глотка ли? Так ли спел бы?

Ну, ладно, думает дальше, вылежу я год, а поднимусь ли, сумею ли дело какое делать, детей своих на путь–дорогу наставлять? Языком–то, будь он неладен, немного наделаешь да наставишь. Нет, пожалуй, вставать надо и на каторжные работы идти.

И слез с кровати. Спрашивает у боярина: как, мол, ты–то жизнь такую терпишь? А боярин смеется. Привычка, говорит, на такую жизнь нужна. Вот если бы ты, говорит, вытерпел, то уж детки твои без всяких на то усилий способны были бы спать и ничего не делать. И отпустил его на все четыре стороны…

Сторонники многоэтажек называли мне все новые адреса. Чаще других упоминалось село Дайнава в Литовской ССР. Говорили и писали: оно может служить образцом и в застройке и в создании условий ведения личного подсобного хозяйства.