Лев Хахалин - Последние каникулы

— За что отчислять? — вскочил Автандил. — За то, что в Кочеткова раствор бросил?

— Как — раствор? — оторопел комиссар. — Не толкнул? Валя, ты мне что сказал? — привставая на цыпочки, спросил он. — Кочетков?

— Нет его, — отозвался Игорек. — Лежит он. Спина у него болит.

Вадик быстро пошел в избу. Только что, вернувшись в лагерь, он заглянул к дремавшему Кочеткову, осмотрел его, не реагируя на подначки, и решил про себя, что все обошлось…

Кочетков лежал, покуривая. Белая чистая майка красиво обтягивала его смуглый сильный торс, на выбритом лице были покой и свобода.

— Где болит? Покажи спину, — сбросил с него одеяло Вадик.

— Перестало. — Кочетков натянул одеяло на себя. — Все прошло. Но — болело! Вся спина болела.

— Что же ты, когда падал, не сгруппировался? — Вадик презрительно усмехнулся. — Десантник!

— Почему не сгруппировался? — лениво и высокомерно ответил Кочетков. — Мы себя сбережем. Но спина болит. — Он ухмыльнулся.

— Я, конечно, не невропатолог, — сказал Вадик. — И чтобы ошибки не было, отвезу тебя завтра в район, к специалисту.

Он подошел к двери, и Кочетков, словно выброшенный из постели пружиной, достал его в прыжке на пороге, притиснул к косяку.

— Слушай! — прошипел он. — Не волнуйся. Поболит–поболит и пройдет. Обещаю. Ну, Вадик!

— Дурочку валяешь. — Вадик освободился от его рук. — Так прыгнуть с больной спиной нельзя, Кочетков. Попался ты! — засмеялся он.

— Ты такой прием знаешь? — Схватив Вадика за поясной ремень, Кочетков резко присел, готовый кинуть его на пол. И Вадик неловко, левой рукой, ударил его в основание шеи, по нервному сплетению. Кочеткова отбросило.

— Откуда знаешь? — без обиды в голосе, искренне заинтересованный, спросил он.

— Добрые люди научили. Чтобы от подонков отбиваться, — с порога ответил Вадик. — … Дурочку валяет, не хочет сюда идти. Ручаюсь, здоров! — входя в тихую столовую, объявил он. — Его надо отчислить, ребята, а не Вовика.

— Сначала выговор объявляют, — неторопливо, раздумчиво напомнил порядок Игорек. — Можно, конечно, задним числом… Уже делали это. Но не советую. Что это все задним да задним числом! И чего суетиться! Осталось две недели! До того ли? Тактически неверно.

— Тактика — стратегия… — произнес комиссар, — А уважение у нас к себе есть? Ну, давайте помолчим… Обучил он нас этому. — И замолчал.

А отряд без команды разошелся.

Укутались в кожанку, дошли до своего места под обрывом, влезли в нишу; как уютно было на Олином плече! Он все время задремывал, но беспокоила его ее одышка, он спрашивал:

— Приступ? Дать капель?

— Нет, нет, — шептала она, теснее прижимаясь к нему. — Поспи! Мне домой захотелось. И яблок наших. Знаешь, какие у нас яблоки?! Крепкие, зеленые, с желтинкой, а вкусные!.. Я тут не утерпела, сорвала у дяди Саши… Не то. Ах, яблоки!..

До них доносились голоса бушующих в доме егеря гостей, потом над обрывом продавщица Вера хохотала и взвизгивала, отбиваясь, а мужик сопел, и только после того, как Вадик догадался шумно сбросить несколько кусков глины в воду, они ушли.

— Эта Верка… — пробормотал Вадик.

— Одной–то как плохо быть! Страшно, — сказала Оля.

— …Грубые у меня руки стали, да? — спросил он, наклоняясь над ней. Оля затрясла головой. Одышки у нее уже не было.

Когда они поднялись на обрыв, Вадик увидел у дверей медпункта движение чьей–то тени. Оля шагнула вперед, напряглась — почувствовал Вадик.

— Заждалась! — подходя к нему, недовольно сказала старуха Глазова. — Гуляешь? Ну, пошли. Квартирантка моя заболела, За тобой послала. Я бы ничего, да она послала…

…Секретарша директора лежала в кровати, укрытая до горла толстым красным одеялом. Ненакрашенные губы казались синими на ее бледном лице, а в глазах была боль. Вадик сел на подставленный Глазовой стул и кивнул секретарше, чтобы она рассказывала. Та переглянулась со старухой.

— Ну, вот что, — за его спиной проговорила Глазова нерешительно, и Вадик повернулся к ней. — Женская беда у нее. Травила нагуленного, и видишь… кровью исходит.

— Господи! — вырвалось у Вадика. — Ну как же вы?.. А я‑то что могу сделать? Только специалист может. — У него по спине пробрало холодом: маточное кровотечение — это…

Секретарша разлепила сухие узкие губы:

— Ничего сделать нельзя?

— Да вы сами знаете, что надо делать, — пробормотал Вадик. — «Скорую» надо вызывать! Давно кровотечение?

Секретарша переглянулась с Глазовой.

— Три часа уж, — поглядев на громко застучавший в тишине будильник, ответила Глазова.

— Вы чего ждете? С ума, что ли, сошли?.. Немедленно идите на почту и дозванивайтесь до города! — заволновавшись, приказал Вадик. — Срочно! Говорите, что хотите!.. А я пока хоть в вену что–нибудь введу. Голова не кружится? — Он раскрыл чемоданчик, достал стерилизатор и последнюю коробку с ампулами глюкозы. — Лед в доме есть?

— Это пока «Скорая» приедет — утро будет, — не двинувшись с места, сказала Глазова. — Заводи свою машину, доктор, вези ее сам. Она мне не родня, и человек я старый. А ты доктор.

— Ей сидеть нельзя, — рявкнул Вадик. — Только лежа!

— В кузов матрас положим. Матрас дам.

— А кто сопровождать будет? Я ж за рулем…

— Не знаю, — вздохнула Глазова. Она скрылась в другой комнате, взяла там таз с какой–то огромной кровавой тряпкой и вышла во двор.

— Помогите мне, — шепнула секретарша. — Надо, чтобы вы меня отвезли. Наших медиков припутывать сюда нельзя. Догадаются.

«О чем?» — хотел спросить Вадик и вдруг все вспомнил и понял: «Глазова, Глазова!.. Сын ее, самодовольный и пьяный, и проспавшая на работу секретарша…» Он сел на стул и, морщась, охая, закачал головой.

— Я сама помочь попросила, — слабым голосом проговорила секретарша. — Она хотела, как лучше. Не могу я ее подвести. Уголовное ведь дело. Ну, пожалуйста! А вы в этом деле ни при чем. Уедете и все наше забудете или с собой увезете. А мне жить здесь! Из меня много крови вышло… — испуганно произнесла она. — Раньше Ведьма бабам помогала, а теперь… Вы, — она посмотрела на Вадика, — вы поможете? Я не умру? — приподнимая голову, спросила она. — Нет? Я ведь молодая, доктор. — Вадик кивнул. — Устала только я.

Он скормил ей десяток таблеток, не задумываясь над тем, много это или мало, надеясь только, что кровотечение остановится или хоть ослабнет, и побежал в лагерь. Свет в избе был погашен. Тогда Вадик приник к тонкой стенке и стал толкать ее в том месте, где спала Галя.

— Галя, Галя! — шептал он. — Тихо! Это я, доктор. Попроси Олю выйти ко мне. Быстрей!..

— Олюш! — беря ее за плечи, теплую, сонную и немного испуганную, сказал он. — Помоги!

…По дороге через поле он несколько раз останавливался, вскакивал на подножку:

— Какой пульс?