Лев Хахалин - Последние каникулы

— Да ты что?! — заорал Вадик взбешенно. — Я же сам отказывался! Не нужны мне эти деньги!.. — Он почти оттолкнул Олю от себя.

— Вот теперь вижу — действительно не нужны, А то мне показалось… — сказала Оля, и укоризна в ее тоне пронзила Вадика.

— Креститься надо, когда кажется! — запальчиво начал он и, глубоко вздохнув, признался: — Перевалили.

И тогда Оля, властно притянув его к себе, поцеловала.

Потом аккуратно сложила бумажки одну к одной, перегнула и, чуть отвернувшись от Вадика, приподняв плечо, спрятала их.

Никого не стесняясь, они спустились, держась за руки, к воде, походили по берегу, зашли попрощаться с дядей Сашей — и не застали его — и вдруг вспомнили, что еще не простились с нишей: их исповедальней и приютом. Они побежали туда, но уже сигналил прибывший автобус и орали ребята: не успели.

— Ну и ладно, — тихо сказала Оля. Перевела дыхание. — Ладно.

А потом была дорога через деревню, мимо домиков, в которых жили все знакомые Вадику люди, и они стояли у калиток и махали руками, и был дядя Саша с мешком вяленой рыбы, нагнавший автобус на самосвале, и электричка, заполненная какими–то странными, диковато пялящимися на отряд то ли дачниками, то ли прокисшими в своих заботах горожанами; и, наконец, вокзал, торопливое в своей неожиданности прощание навсегда, подначки, похлопывания и ни к чему не обязывающие обещания, и удивительное чувство отчужденности в своем родном городе.

И вот он стоит, вертя головой, на площади, а рядом с ним продрогшая на ветру женщина, его женщина, которую он везет к себе домой. И она смотрит на него и ждет: ну что скажет этот тип, который, кажется, теперь берет все на себя…

— Пошли, — сказал Вадик. — Эти такси!.. На метро быстрей доберемся.

— Что так рано? — удивилась мама, когда Вадик выскочил из ванной, на ходу вытираясь полотенцем. — Завтрака еще нет, детка. Ты спешишь? — Она была в халате, непричесанная,

— Сделай яичницу, пожалуйста, — пробурчал невыспавшийся Вадик, плюхаясь на табуретку у окна — место отца.

— Это я мигом. Опять поздно лег?

Мимо кухни по коридору в веселенькой пижаме с оборочками, как сомнамбула, вытянув перед собой руки, босиком прошлепала Машка. В ванной она сильно пустила воду и, наверное, залезла под струю: послышались стоны, охи и как будто бы даже плач — обычный утренний спектакль.

— Дураки вы у меня, — с любовью сказала мама, — Рано вставать — долго жить, говорят, врачи так считают. — Она с улыбкой покосилась на задремавшего, привалясь к стене, Вадика.

Уже трещало масло на сковородке, уже запахло кофе, и солнце доползло до окна — надо было начинать новый день.

— Они, коновалы, всегда придумают что–нибудь противное, — отозвался Вадик, потягиваясь, — Душ холодный по–ихнему тоже полезен,

Он успел украсть из маминой пачки сигарету и теперь отводил маме глаза. В ванной запела Машка.

— Ты поздно сегодня? — спросила мама, провожая Вадика до двери. — Позвони, если задержишься.

На улице, холодной и солнечной, ветер лохматил волосы и дергал плащ за полы, Сигарета погасла, а прикуривать на ходу было некогда.

Через сорок минут, вполне проснувшийся, он стоял у закрытых дверей терапевтического отделения и настойчиво нажимал на кнопку звонка. Шум и гвалт в отделении уже набрали свою обычную силу — детки встали и начали резвиться, — и его звонок не слышали, как обычно.

Вадик прошел по коридору отделения, где взглядом, где вмешиваясь, останавливал шалунов, в ординаторской взял кипу «историй болезни» своих мальчишек, достал из стола фонендоскоп и тонометр.

— Эй, мужики, в палату! — крикнул он в коридоре и, не дожидаясь, пока все его подопечные улягутся на своих постелях, начал обход.

— Ну, как сегодня дела, Мишаня? — спросил он толстого, коротко подстриженного десятилетнего тихоню.

— Сегодня дела хорошие, — неторопливо ответил Мишаня, с трудом задирая на громадном животе майку. — Сегодня мочи тысяча сто миллилитров.

— Это ты, брат, молодец, — похвалил Вадик, ощупывая его с ног до головы. — А бока не болели?

— Дядя! — нежным звенящим голоском сказал трехлетний Ванечка. — Мама придет?

— Завтра, завтра придет, — погладил его головенку Вадик.

— Ты меня домой пустишь? — со слезами уже спросил Ванечка. — Дядя, я домой хочу!..

Он заплакал, как и каждое утро вот уже четвертую неделю, с того дня, когда счастливый и веселый Вадик пришел на кафедру, чтобы отметиться перед отпуском, попасться на глаза доценту — деликатно напомнить о себе, — а был тут же направлен в это отделение. «На две–три недельки, — пообещал ему доцент Кит. — А уж потом и отдохнете. Куда–нибудь едете?» Вадик промямлил в ответ что–то неопределенное. «Вот и хорошо. Так что приступайте прямо сейчас!» И халат Вадику нашелся и фонендоскоп; вручили кучу «историй болезни», показали две палаты, и он включился в работу, да с непривычки закопался и, как ни спешил, а опоздал к Оле на свидание. Прибежал, запыхавшись, без цветов и ждал выговора; сразу же рассказал об отсрочке отпуска и думал, что тут–то все и решится — ведь ему не придется уезжать куда–то на юг, и ее отговорки и откладывание главного разговора с родителями кончились, — а Оля обрадовалась почему–то.

— Все равно, значит, кому–то из нас уезжать, — сказала она торопливо, делая вид, что рассматривает памятник. — Выходит, мне: вот, в общежитии письмо лежало. Мама пишет — приезжай, помоги убрать картошку, — Она показала Вадику измятое письмо. — Поеду я, хорошо? К двадцать пятому вернусь, на экзамен. Ну, улыбнись, Вадя!

— …В двенадцать, двадцать пятого, на Комсомольской, у остановки такси! — десять раз он прошептал ей в ухо за, полночь у самых дверей общежития, которые вот–вот должны были закрыть подглядывающие за ними дежурные, и даже подтолкнул ее, не торопящуюся уйти. Что–то было в ее последней улыбке со слезами такое, что до сих пор тревожило…

… — Ложись на кроватку, — сказал Вадик Ванечке. — Сейчас я тебя полечу…

— И домой пустишь?

В коридоре загремел голос заведующей отделением Майи Константиновны. Сестра тихо оправдывалась.

— А это меня не интересует! — отрезала Майя Константиновна и заглянула в палату. — Доктор Андреев! Вы уже в отделении, а не видите, какая грязь! На вашем месте я бы не вошла в палату, пока ее не привели в надлежащий вид. Что вы так рано? — почти не меняя тона, спросила она. — Опять в двенадцать часов отпроситесь в лабораторию? Не пущу. Ну, как у нас дела? — Улыбаясь, она присела на кровать к Мишане, потрепала его за ухо. Ее смуглая рука только подчеркивала молочную бледность Мишаниной кожи. — Нет последнего анализа? — Она посмотрела на Вадика. — Такая куча народу в этой вашей лаборатории, а анализы приходят с пятого на десятое! Вы–то что там делаете?.. Ах, экспериментальная методика! Нам–то она пригодится?.. Когда вы в отпуск идете? — не дождавшись ответа, спросила Майя Константиновна. — Потом в отделение вернетесь? Или, может быть, в лабораторию, подальше от ребятишек? К экспериментам?