Илья Эренбург - Что человеку надо

— Ты с ним поговори. Интересный человек. Сможешь его описать. Ты ведь писатель?

— Кто это тебе рассказал? Я здесь попробовал написать для бригадной газеты и ничего не вышло. Я до войны служил в банке. Мечтал когда-то стать композитором, а вместо этого актив и пассив. Впрочем, так лучше — нет позади зацепки… Ты знаешь, о чем я сейчас думаю? Рамона жалко. У нас все стали чертовски суеверными — скажет слово и сейчас же схватится за дерево. «Судьба»… А это даже не судьба, это стерва! От меня все отскакивает. Ну что нога? За неделю зажило. А он про землю говорил… Там и остался, не успели унести…

Бернар теперь бойко говорит по-испански; все забыли, что он француз; да он сам об этом не помнит; только, когда его разозлят, ругается по-французски. Ему кажется, что он всю жизнь прожил в окопах.

Он взял недавно газету: «Кабинет Блюма»… В Париже вечером на улицах светло. Кто-то готовит картины к весеннему салону. Сестра вздыхает: «Опять потолстела, и это несмотря на слабительное»… Блюм, кажется, носит пенсне… А ведь скучно такому Блюму!

Война для Бернара — это пригорок напротив взять и удержаться… Он сроднился с пулеметом. Пулемет строптив и послушен, как зверь; нужно заслужить его любовь. Фашисты бегут, кричат. В голосе пулемета спокойствие, уверенность. Снова поползли… И здесь, не вытерпев, Бернар на родном языке кричит: «Ах, коровы!..»

Недавно пулеметчик Торрес ездил к себе домой. В бригаде много солдат из Ла Манчи. Все обступили Торреса. Он не успевает отвечать:

— Тебе сестра кланялась… Ничего, торгуют, я у них сахар достал… Вино берут по твердым ценам… Там комитет теперь, они платят шесть песет… Рыжий? У него седельная мастерская была? Как же, жив…

Хуанито, смеясь, говорит:

— А жену свою нашел? Теперь ведь свобода…

Торрес серьезно отвечает:

— Не такая она.

Бернар вдруг задумался. Впервые после многих недель он вспомнил Жермен. Она лежит на кушетке и читает — это рассказы Хемингуэя. Волосы растрепаны; она сейчас похожа на мальчишку. Она говорит: «Все люди чуточку сумасшедшие»… Тогда почему Готье? Он инженер, у него, наверное, квартира из четырех комнат… Нет, лучше об этом не думать! Бернар сердито ковыряет ножом трубку, но Жермен не уходит. Они сидят возле речки. На другом берегу белеет овечье стадо; слабо тявкает овчарка. Солнце уже низко; под деревьями синева, и глаза у Жермен синие. Она взяла его за руку. «Жермен, у тебя холодные руки. Тебе холодно?» Она тихо говорит: «Ты ничего не понимаешь. Мне хорошо…»

Когда Льянос окликнул Бернара, тот спросил по-французски: «Что?» Он не помнил, где он. Льянос рассмеялся:

— Спал? Как у тебя? Торрес приехал?

Это был четырнадцатый день боев за пригорок. Фашисты пустили четыре танка. Один танк сразу подбили; три дошли до позиций. Батальон Льяноса попятился. Маркес привел 4-й батальон. Кое-где дошло до рукопашной. К вечеру фашисты отошли на исходные позиции. Бернар все время работал на правом фланге: там не отступали. Отдышавшись, он подошел к бойнице и щелкнул языком:

— Лежат, голубчики…

На ночь его сменили. Он пошел к санитарам. На одной землянке была вывеска: «Кабаре веселая Севилья» — это дурачились андалузцы. Бернар вошел, смеясь:

— Танк приполз. А что я могу против танка?.. У вас здесь роскошь! Тепло, красиво, колбаса…

Пришел Перес, мрачный; потом выпил вина, отогрелся и начал петь «фламенго». Бернар тоже выступил с номером: фальшивя, спел: «Все в порядке, госпожа маркиза»… Он бился об заклад с Луисом, кто лучше кудахчет. Жюри признало, что Бернар способен обмануть даже петуха. Ему дали в награду еще вина. Он заставил Луиса играть на гребенке фокстрот и до упаду танцовал с санитарами. Когда Луис взмолился, Бернар стал рисовать углем бегемотов с бакенбардами. Луис раздобыл бутылку коньяку. Пили за Бернара, за Маркеса, за Льяноса, за Луиса, за санитаров, за какую-то Кончиту, за Пепиту, за Анхелиту, за Габриэлу. Бернар кричит:

— Черти, весь календарь перебрали! Ничего не поделаешь, придется пить за Жермен.

Он пьет и смеется.

Маркес искал в записной книжке фамилию врача 15-й бригады. Записная книжка старая, он купил ее прошлой весной. Адреса — Мадрид, Сан-Себастьян, Севилья. Проект театра в Саламанке. Иногда несколько бегло написанных строк: книжка заменяла Маркесу дневник. Случайно он напал на одну из этих записей: «Неужели дорога к справедливости идет через ложь, низость и малодушное молчание?» И усмехнулся: все же и у войны иногда есть свои преимущества! А вот и фамилия врача…

Девятнадцатый день боев. Пригорок вчера заняли. Удержатся ли?.. Командный пункт на холме. Домик скрыт серыми, как бы расщепленными маслинами. Противник начал стрелять по холму. Снаряды ложатся направо, в ложбине. Позади холма батарея 75. Только что фашисты пробовали атаковать пригорок. Они дошли до рощи на левом склоне и там залегли. Надо их выбить.

Прибегает Луис:

— В первом батальоне две роты отказываются итти.

Маркес отвечает:

— Расстрелять командиров. Об исполнении донести мне. Послать батальон Льяноса.

Льянос идет, опираясь на свою тросточку. Пулеметы противника работают без перебоя.

— Выбили!

Снаряд упал рядом. Маркес рассеянно оглянулся и смахнул с рукава известку. Домик пуст — два стула и над окном клетка с канарейкой. Грохот: это батарея 75. Еще снаряд.

— Товарищ командир, может, уйдем?

— Нет. Здесь как на ладони…

Канарейка поет, не умолкая, среди грохота, треска, гула. Шум мира ее волнует, и она отвечает на него своим чириканием. Маркес вдруг говорит:

— Непонятно… Кто ее здесь кормит?

Противника отбросили на четыреста метров от пригорка.

Маркес осматривает захваченные окопы. Трупы, трупы — нельзя ступить. Банки от консервов, клочья рубах, испражнения. Санитары несут раненых.

Льянос сидит на земле и бессмысленно улыбается.

Снаряд. Ничего не видно. Потом встает с земли Льянос, его тросточка на месте. Вдруг он кинулся к Маркесу:

— Что с тобой?

— Пустяки. Оцарапало руку…

Ночью бригаду увели на отдых. Маркеса заставили лечь в госпиталь. На стене оленьи рога, морды кабанов — это охотничий павильон. Кабаны противно скалят рыжие зубы. Болит рука.

— Товарищ Маркес, вам письмо.

От Тересы… Он не сразу вскрыл конверт: на него нашла суеверная тревога. Прочитав письмо, он поморщился и закрыл глаза. Сиделка спросила:

— Позвать врача? Он впрыснет морфий.

— Не нужно.

А кабаны все скалят зубы…

— Можно?

Это Льянос.

— Болит?

— Пустяки. Всех разместил? Ты теперь давай им отпуска, пускай развлекаются. Может быть, из Мадрида привезут кино?

Он забыл про письмо. Только прощаясь, он удерживает в здоровой руке руку Льяноса и говорит:

— А ты, старик, прав — кажется, лучше без зацепки…