Владимир Курочкин - Избранное (сборник)

Мать занята, варит картошку. Она не говорит Тиме ни слова. И он не обижается.

Мать много за эти дни передумала. Молчала и думала. Потом начинала разговаривать сама с собой. Тиме только один раз сказала, что скоро приедет его отец. Это было в тот вечер, когда почтальон принес ей конверт, в котором лежала серая, исписанная карандашом бумага. Об отце Тима много от нее слышал раньше. Это он изображен на карточке, которая висит в комнате на стене. Бритый и веселый. Тима никогда не видел своего отца, но знает, что это нужный человек, такой же, как и мать. А без нее он совсем бы пропал, особенно после того, как началась стрельба на улице.

Тима нагибается и видит на полу бумажку. Он подбирает ее и кладет в печку. Она тотчас сгорает, и Тима наслаждается зрелищем: остатки бумажки, подхватываемые теплым воздухом, взвиваются и исчезают в самом центре огня, где белые языки пламени борются с оранжевыми.

У матери в кармане лежит письмо, и она иногда ощупывает его рукой. В нем написано: «Дорогие мои! Скоро я буду с вами. Кончается эта трижды проклятая жизнь. Мы уже не воюем. Нас заставляют драться, но мы братаемся. Наши бросают оружие, и немцы тоже, но я еще держу у себя винтовку. Как я счастлив, что скоро увижу вас. Я говорю с ребятами – к октябрю думаем быть дома».

Сейчас октябрь. А на улице – стрельба. Это потому, что в городе революция. Отчетливо слышны одиночные выстрелы и очереди из пулеметов. Стреляют почти рядом. Тима прислушивается к шуму на улице и спрашивает мать:

– А завтра будут стрелять?

– Да, Тима, и завтра.

– Кончится, когда папа приедет?

– Не знаю, детка.

– Они испугают его?

– Он не боится, золотко.

– А когда же он приедет?

– Скоро.

– Сегодня?

– Да. Может, и завтра.

Тима топчется на одном месте, потом нагибается. Он поднимает с пола березовую кору и бросает ее в огонь. Кора, как живая, свертывается в трубку, затем пузырится, вспыхивает и ярко горит.

– Какой пожар! – восхищается мальчуган.

В дверь с улицы раздается сильный стук. Стучат сапогом. Мать бежит к двери, а Тима остается у печки. Но ненадолго. Он идет за матерью и останавливается на пороге кухни и комнаты, отсюда ему видно все. Печка сильно разгорелась и бросает оранжевые отсветы прямо на раскрытую входную дверь, около нее стоят мать и солдат. У него старая затасканная папаха с пришитым к ней красным лоскутиком и рваная шинель. Некоторое время они разглядывают друг друга.

Потом солдат говорит:

– Вы гражданка Раушева? Да?

– Я, – отвечает мать.

– Тогда это вам. Документы! Это, наверно, ваш муж. Его убили сейчас юнкера.

И он протягивает ей тонкую пачку серых бумаг. У нее леденеет в груди. Она готова отшатнутся от этих документов и закричать на весь дом. Но ей так уж много приходилось сдерживать свои чувства за эти тяжелые военные годы, что это стало привычкой. И так на нее внимательно, с ожиданием чего-то для себя интересного, поглядывают карие глазки ее сына, что она находит в себе силы задержать свой крик в горле. Словно во сне, она протягивает руку и берет документы, раскрывает их. Видит солдатскую книжку мужа и опускает руку с документами вниз.

– Давайте, давайте, – говорит солдат кому-то.

В комнату входят еще трое солдат. На руках они несут человека в шинели. Солдатам неловко нести свою ношу, потому что через плечо у них висят на ремнях винтовки.

– Сюда, – говорит мать и показывает рукой на кровать.

Тиме становится страшно. Уж очень много солдат. Он бежит к матери и становится за нею, а солдаты уходят и закрывают за собой дверь. Остается только тот, который вошел первым. Он достает кисет и закуривает. Видимо, хочет тоже уйти, но не знает, как это сделать, и поэтому переступает с ноги на ногу.

Мать Тимы нарушает молчание:

– Вы видели, как его убили?

– Да, гражданка.

– И вы видели, как он упал?

– Да, гражданка.

– Он что-нибудь говорил?

– Нет, гражданка. Его убили наповал.

– А!

Мать молчит, Тима молчит, и солдат молчит. Но потом он говорит опять:

– Черт нас дернул ввязаться в это дело. Мы только что приехали с фронта. С вокзала сразу же хотели идти по домам. Ну и пошли все вместе, нам было по дороге. Ваш муж сказал: «Мне здесь недалеко, к речке». Ну, мы и провожали его.

Тима глядит на кровать, где лежит человек в шинели. Отец? Что же он молчит? Нет, отец веселый. Вон на портрете! А этот лежит и молчит.

Солдат рассказывает дальше:

– И черт бы их брал, этих юнкеров! Ваш муж сказал нам: «Поможем?» Ну что же, дело привычное. Мы залегли – и давай. То-то стало жарко. Тут его и убили. Мы видим, дело плохо – и смотались. По адресу на письме нашли дом.

Мать Тимы кладет документы мужа на стол и хочет что-то спросить у солдата, но он уже кончил курить. Поправляет папаху и говорит:

– Пойду-ка я, а то заждались там.

И уходит, а мать закрывает за ним дверь. Но к кровати не подходит. Может быть, она боится или чего-нибудь ждет? Бывает же так, что люди ошибаются. Убит наповал? А может, и нет! Прислушивается. Но человек на кровати лежит неподвижно. Тогда она идет к нему и откидывает шинель. И тут отблески из кухни освещают лицо человека. Видно очень хорошо, но мать не узнает его. Чужое лицо! Совершенно чужое лицо. Небритые и серые, словно натертые порохом, щеки. Кровоподтек на лбу. Широкие скулы. Мать кричит, хватаясь руками за голову. Что же это такое? Она бежит на кухню, зажигает керосиновую лампу и приносит ее в комнату. А Тима уже орет во все горло. Он ревет так же, как однажды плакал во дворе, когда ему разбили камнем нос.

Мать бросается к столу и начинает перебирать документы. Просматривает их от листа до листа. Все это – документы ее мужа. Но вот рука натыкается на письмо. Оно точно такое же, как и все письма от мужа, и адресовано ей. Она раскрывает грязный конверт и читает. Узнает почерк мужа, но ничего не может понять. Письмо побывало под дождем, и потом его долго мяли. Буквы расплылись так, что разобрать ничего нельзя. Она вертит в руках бумагу, подносит ее ближе к лампе. Вот улавливается смысл последней строки: «Прощайте, дорогие, навсегда». Это написано еще не совсем расплывшимися буквами. Больше разобрать нельзя. Но больше и не надо. Муж погиб! Погиб еще раньше на фронте. Убили немцы или расстреляли свои. Погиб – и все. А это лежит его друг. Он должен был передать документы и последний привет. Но его тоже убили.

Тима дергает ее за подол и кричит:

– Папа, папа, папа!

Мать берет мальчугана на руки и подносит к кровати. Что ему сказать? Как распутать клубок событий? Она прикрывает лицо товарища своего мужа чистым платком. Впереди еще много трудных дней! Нужно суметь все перенести стойко. Не теряться и не плакать. Делать свое дело и не унывать. Муж ее не унывал там, среди свиста и завываний шрапнели, ужаса и смерти.