Север Гансовский - Надежда

В вагоне подземной железной дороги, прижатый к жесткому дверному косяку, Кларенс думал о том, что это для него первый случай выдвинуться за год работы в «Независимой». Он хотел повышения не из тщеславия — он был достаточно опытен, чтобы знать, что положение модного репортера часто обязывает к этическим жертвам, на которые он не хотел бы идти, — а просто из-за денег. Если бы их было больше, они смогли бы нанять прислугу, чтобы Кэт не была беспризорной.

С семьей ему повезло больше, чем с работой, но вообще ему не на что было жаловаться. Очень давно, когда он учился в колледже, его маленький рост доставлял ему множество огорчений, которые еще усилились после того, как он поступил в университет на факультет журналистики. На его курсе средний рост юношей приближался к ста восьмидесяти, и его сто шестьдесят пять, в сочетании с узкими плечами, довольно редкой уже тогда шевелюрой и привычкой стесняться в женском обществе привели к тому, что его совсем не брали в расчет при составлении парочек на студенческие вечеринки. В результате он становился всё более и более застенчивым и, наконец, привык к мысли о том, что он неудачник. Все другие ему казались сильными, здоровыми, ловкими, а о себе он думал, как о человеке, самой судьбой предназначенном на самое скромное и, естественно, подчиненное положение в жизни. Всё это кончилось, когда он встретил Люси на факультете, влюбился в нее и увидел, что она тоже симпатизирует ему. С Люси вдвоем они проработали пять лет в глухом провинциальном городке и затем, списавшись со знакомыми, переехали сюда.

Здесь в газете Кларенс сидел главным образом на правке чужих статей и получал очень немного.

Ему хотелось писать самому, но он понимал, что такое скромное положение имеет под собой некоторые основания, Кларенс был еще плохим репортером, так как мало знал жизнь крупных промышленных центров. Он родился и вырос в Бостоне — наименее американском городе из всех американских городов, — и, кроме того, сравнительно обеспеченное положение его семьи не позволило ему еще в молодости познакомиться с изнанкой городской жизни, знание которой обязательно для каждого, кто хочет продвинуться в газете.

Работа в провинции также ничего не дала ему, так как будни городка, в котором они поселились с женой, ничем не напоминали того, что происходит в крупных центрах. За год службы в «Независимой» Кларенс мало успел, потому что почти все свои рабочие часы он отсиживал за столом в местном отделе, редко бывая в городе и с некоторой завистью поглядывая на других, более удачливых репортеров.

Теперь Кларенсу было тридцать пять лет. У него были те же сто шестьдесят пять сантиметров роста, любимая жена и любимая дочь и семьдесят пять долларов зарплаты в неделю. Ему нужны были деньги, и он намеревался извлечь из дела убитого в порту человека всё, что возможно.

В мрачной приемной районного участка дежурный полисмен хмуро посмотрел на него из-за барьера.

— У вас, кажется, был другой на этих делах?

— Джефф сегодня на пожаре, — объяснил Кларенс, Он протянул дежурному свое корреспондентское удостоверение. — Моя фамилия Кейтер.

— Пока можешь не торопиться, — сказал полисмен. — Ничего еще не известно.

— Могу я сфотографировать труп?

— Его уже сфотографировали, — сказал дежурный. — Жарища стоит, даже выходить не хочется.

Кларенс понял намек и пригласил дежурного выпить по кружке пива.

Полисмен вызвал из другой комнаты своего подручного, и тот сел за барьер.

Бар помещался напротив участка. Прямо оттуда дежурный повел Кларенса, в обход здания, к моргу.

Отворяя большим ключом тяжелую дверь в подвал, полисмен вздохнул.

— Ну фотографируй. Только у нас здесь темновато.

Свет проникал в помещение через два маленьких окошка под самым потолком. После залитого вечерним, но еще ярким солнечным светом двора здесь, казалось, было совсем темно. Дежурный за спиной Кларенса щелкнул выключателем. Вспыхнула тусклая, засиженная мухами электрическая лампочка. В морге было душно. Тяжелый воздух был насыщен запахами каких-то дезинфицирующих веществ.

Кларенс осмотрелся.

Труп лежал на полу, покрытый тростниковой циновкой.

Дежурный подошел к убитому и носком тяжелого ботинка грубо откинул циновку. Кларенса слегка кольнуло это нарочито пренебрежительное отношение к покойнику.

— Ну вот, любуйся, — сказал дежурный. Он отступил на шаг, вздохнул и заложил руки за спину.

Кларенс склонился над убитым. Мужчина был одет в потертый бурый комбинезон, какие носят грузчики и рабочие порта. Он лежал на спине, лицом вверх, раскинув мускулистые загорелые руки. Грубая нитяная сетка охватывала светлые волосы. На животе, там, где была рана, расползлось темное пятно, и комбинезон в этом месте затвердел, пропитанный кровью. Кисти рук, сжатые в кулаки, уже овосковели, но лицо, правильное и решительное, еще, казалось, не полностью принадлежало смерти, сохраняя выражение гнева и ненависти. Темные, сросшиеся на переносице брови были нахмурены, губы сжались в злобной и, как показалось Кларенсу, чуть презрительной усмешке. Было видно, что при жизни это был сильный и решительный человек, и даже обострившиеся смертью черты не могли скрыть достоинства и какой-то грубой красоты его лица.

То, что еще до сих пор не были известны ни его имя, ни мотивы преступления, придавало ему какой-то таинственный интерес, которого не могли уничтожить ни крашеные доски пола, на котором он лежал, ни едкие химические запахи морга.

— Ну что, будешь фотографировать? Я могу подержать магний.

Голос полисмена вывел Кларенса из задумчивости. Он дал дежурному магний и щелкнул своим «Контаксом».

— Парень был работяга, — сказал полисмен. Кряхтя, он присел на корточки возле убитого, взял с полу его руку и с трудом разжал сведенные в кулак пальцы. Многолетние твердые рабочие мозоли покрывали ладонь. Пальцы были иссечены мелкими давними и свежими шрамами, неизбежными у людей тяжелого физического труда.

Весь облик убитого — грубая одежда, мускулистые рабочие руки, открытое лицо — мало вязался с мыслями о каких-то любовных историях, которые, как было сказано в заметке «Звезды», послужили причиной преступления.

— Что-то не похоже на убийство на любовной почве, — сказал Кларенс.

Полисмен пожал плечами. Он, очевидно, предпочитал оставить свое мнение при себе.

Когда они вышли во двор и дежурный принялся запирать морг, Кларенс облегченно вздохнул, почувствовав неожиданную радость от того, что он сам жив и что он не лежит, подобно убитому мужчине, в мрачном, полутемном морге.