Николай Верещагин - Corvus corone

«Человек есть не то, что он есть, а то, что он делает» (Ж. П. Сартр).

«Нельзя освободить человека наружно больше, чем он свободен изнутри» (А. Герцен).

«Недостаточно быть просто человеком — надо быть системой» (Бальзак).

«У невинности часто больше отваги, чем у порока дерзости» (Дюкло).

«Лакейская — это питомник будущих вельмож» (Монтескье).

«Как пограничный город, охраняемый внутри и снаружи, так охраняй себя. Не упускай же времени, ибо упустившие время предаются печали, обреченные жить в преисподней» (Дхаммапада, 315)

«Непонятно, но здорово», — хмыкнул Вранцов. Некоторые максимы в сборнике были отмечены одинаковой волнистой линией, словно связанные какой–то единой темой.

«Кто наблюдает за игрой со стороны, видит больше, чем игроки»

(Ричардсон).

«Очень приятно, когда о вас помнят, но иногда полезней оказаться забытым» (Кин Хаббард).

«Стойкость характера порой приносит человеку такие радости, которые превыше всех благ судьбы. Пренебречь золотом — это все равно, что свергнуть короля с трона: очень острое ощущение!» (Шамфор).

«Никто не может одновременно чувствовать себя ответственным и отчаявшимся» (Сент — Экзюпери). А на полях приписка карандашом от руки: «Пессимизм — нетворческое состояние».

И дальше до самой последней страницы мелькали то обведенные четкой рамкой, то небрежно подчеркнутые, а то и просто отмеченные ногтем афоризмы и максимы:

«Чувствительность человека к пустякам и бесчувственность к существенному — какая страшная извращенность!» (Б. Паскаль).

«Землепашец, стоящий на ногах, гораздо выше джентльмена, стоящего на коленях» (Б. Франклин).

«Чтобы оценить чье–нибудь качество, надо иметь некоторую долю этого качества в самом себе» (В. Шекспир).

«В жизни все дело в жизни, а не в ее результате» (Гете).

«Я знаю, что жить — это значит сражаться, и, может быть, пришел бы от этого в отчаянье, если бы не чувствовал, что сражаться — это значит жить» (Бомарше).

Дверь, распахнутая пинком, громко хлопнула, и Вранцов вздрогнул, оторвавшись от книги. Коля вошел первым, держа обеими руками поднос, уставленный бокалами и тарелками. За ним, словно пажи, следовали дети: парень нес хлебницу с ломтями аппетитно нарезанного свежего хлеба, а дочка салфетки и соль. Девчушка была в маленьком пестром фартучке, как заправская хозяйка.

— Афоризмами интересуешься?.. — увидел книжку Везенин.

— Это что, заповеди? — показал Вранцов отмеченные карандашом места.

— Информация к размышлению, — сказал Везенин. — Светом разума залит мир, а мы все умудряемся бродить в потемках.

Сели за стол, накрытый чистой, но старенькой скатертью. От частых стирок ткань просвечивала местами, как решето. Но сервирован был стол по всем правилам — даже салфетки не забыты. Вранцова как гостя усадили в единственное кресло, скрипучее, но с резными подлокотниками, очень уютное. Глаша принесла из кухни два блюда: одно с рассыпчатой, исходящей паром пшенной кашей, на которой таяли кусочки топленого масла, и другое, с золотисто–коричневыми дольками обжаренной тыквы. Везенин достал из холодильника бутылку дешевого сухого вина «Эрети», разлил по бокалам.

— Рекомендую, — иронически сказал он, подвигая тыкву. — Фирменное блюдо! Пища философа! Благотворно влияет на интеллект, укрепляет на пути добродетели.

— И не смейся, действительно полезная и вкусная вещь, — сказала

Глаша. — Просто у нас ее не умеют готовить.

Она слегка изменила прическу, подвела глаза, надела простой, но изящный серебряный медальон на тонкой цепочке и стала еще привлекательней. Все-таки странно выглядела эта интеллигентная современная женщина в коммунальной обстановке, почти убогой по своей простоте. Что она делает дома целыми днями: неужели только варит, стирает, печет?

Вика у него никогда тыкву не готовила, да и никто из знакомых тоже, но чтобы угодить хозяйке, Вранцов подцепил вилкой небольшой кусочек и пожевал осторожно. К его удивлению, оказалось и в самом деле вкусно — что–то среднее между кабачками и цветной капустой. Нежный вкус, аппетитная поджаристая корочка. А когда запил глотком легкого столового вина из бокала, просто замечательно показалось. Он сказал об этом хозяйке — та расцвела, собственноручно положила ему самый поджаристый кусочек.

— Коля не предупредил, что будут гости, — сказала она извиняющимся тоном. — Так что ужин у нас простой.

— Ну, что вы, — запротестовал Вранцов. — Очень вкусно. Тыква — прелесть! В жизни ничего вкуснее не ел.

Ужин и в самом деле ему понравился. Или проголодался он так, но аппетит появился зверский. Под ободряющие возгласы хозяев, Вранцов набрал себе на тарелку целую гору каши и, заедая ее кусочками тыквы, уписывал с жадностью почти неприличной, запивая простым, но вкусным столовым вином.

— Давай, давай! Это же ручная работа, штучное изделие! — шутливо рекламировал Везенин Глашину стряпню. — Ценность в наш век столовок и ширпотреба. Чем ближе к основным потребностям человека, тем лучше кустарное в сравнении с промышленным.

— Я так не поднимусь из–за стола, — пошутил Вранцов. — Закормите меня. Очень все вкусно. Надо будет жене сказать, чтобы тыкву приготовила.

— Она просто готовится, — сказала Глаша. — Я рецепт могу дать.

— Вы, кажется, во ВГИКе учились? — спросил Вранцов, доедая последний ломтик. — Если не ошибаюсь, на киноведческом?..

— Было дело. Даже закончила его.

— Диплом с отличием, — не удержался, сообщил Везении.

— С отличием? — удивился Вранцов. — И сидит дома, не работает.

— Как это не работает! — перебил Везении. — Прекрасно ведет дом, всех нас кормит, поит, одевает. Детей здоровыми растит и воспитывает, мне во всем помогает — и это называется не работает?.. Странные понятия в нашем городе, сударь!..

— Я хотел сказать, не служит, — поправился слегка задетый Вранцов.

— Я служу, — улыбнулась Глаша. — Детям служу, семье, дому. Меня эта карьера устраивает.

— Но коллектив, общение… — напомнил Вранцов.

— Неплохо, конечно, — сказала она. — Но что–то мне не попадался коллектив роднее, чем семья, интереснее, чем моя семья. Какой же смысл разрываться пополам, жертвовать семьей ради службы?

— Но это же непрестижно, дорогая! — саркастическим тоном воскликнул Везенин. — Служить надо в офисе, в «конторе», желательно солидной, которая ничего не производит, но занимает полквартала в центре Москвы и одним названием своим внушает священный трепет обывателю. Вот тогда тебя станут ценить и уважать. Тогда конечно!..

Вранцов, усмехаясь, сказал, что его жена служит, к примеру. Да и большинство женщин в наше время не мыслят себя без службы.

— И ради бога, — запальчиво возразил Везенин. — Но зачем абсолютно всех в эти рамки вгонять? У нас стало восприниматься чем–то ненормальным, когда женщина, мать двоих детей, не служит. Чуть ли не к тунеядству приравнивается!.. А Наташа Ростова служила? А Татьяна Ларина где работала? Ты можешь представить себе их на службе? А Лауру? Беатриче?.. А мать Ньютона, мать Шекспира? И ничего, жили. Сумели послужить человечеству. Вдохновляли гениев, воспитывали гениев. А нам что, гении больше не нужны?.. — он вскочил, начал нервно расхаживать по комнате. — Мы же социологи, и знаем, что семья — это не просто стирка или готовка. Назначение семьи, как определил еще Энгельс, состоит в «воспроизводстве жизни во всех ее проявлениях», ее исходной социальной функцией является воспроизводство самого человеческого рода. И не просто физически, но и духовно. Что может быть ответственней, что может быть важней?.. Частная жизнь, семейная жизнь выше общественной. Частная жизнь первична, а общественная вторична — вот чего нельзя забывать!.. Именно в недрах семьи зарождается будущее страны, формируется ее будущее величие или падение. Прав был Розанов, сказавший, что «семья есть самая аристократическая форма жизни». А мы низвели ее до какого–то примитива, чуть ли не стыдимся ее.