Валентин Распутин - Слух

— Мне, кабыть, за шесть за двадцать, — сдался Иван Демьянович, протягивая деньги.

— Всё! — отрубила Вера, отстраняясь от прилавка. — Вы у меня, кабыть, ни за шесть, ни за двадцать шесть ее не получите. Хватит.

— Как так? — растерялся Иван Демьянович. — У Лексея сёдни сорок дён, справить надо. Ты, Вера, дай.

— Не дам! Идите, слушайте сообщение. Все включайте свои говорильники и слушайте. — Вера вошла в раж: — Я тоже включу и тоже послушаю. И покуль не скажут — не дам. Нету мне доверия — не надо, я без доверия работать не могу.

— Не имеешь права! — крикнул Колька Новожилов. Он держался у двери.

— Имею. Я своим правом еще и тебя поправлю. Ты-то у меня точно сухоньким, как ребенок, станешь, — пригрозила она Кольке последней карой. Точно. А теперь выметайтесь! Все выметайтесь, кто за бутылкой. В ногах ползать будете — не дам!

Чтобы разрядить обстановку, я подошел и попросил пачку вермишели и банку консервов. Вера сунула мне то и другое и, вдруг трубно, мощно заголосив-зарыдав, кинулась в подсобку. И денег не взяла. Я постоял в растерянности, не зная, как быть, потом решил, что деньги небольшие, можно занести завтра.

И не успел я отойти далеко — позади послышался шум и из магазина кто пулей, кто стрелой стали выскакивать люди. Дверь за ними с грохотом захлопнулась, изнутри загремел засов. Колька Новожилов с отборным русским словом на устах подскочил к двери, пнул ее и, прихрамывая, побежал к машине.

М-да, вот и уценка, вот и возьми ее за три семьдесят.

Часа через полтора ко мне явилась делегация. Возглавлял ее Иван Демьянович, вместе с ним, немало удивив меня, пришел серьезный, уважаемый в деревне человек — Константин Банщиков, третьим был симпатичный, незнакомый мне парень с мягким лицом — как выяснилось, из бригады работающих по договору в сплавной конторе гуцулов. Иван Демьянович взмолился:

— Григорич, на тебя на одного, кабыть, надежда. Сдурела баба. Тебя она должна послухать. Поди заступись за народ. У Лексея сорок дён, люди придут — я каку холеру делать буду?!

Константин Банщиков, неловко посмеиваясь, добавил:

— От сына телеграмма. В отпуск из армии едет, вот-вот может нагрянуть. — Он красноречиво развел руки.

Гуцул страдальчески молчал.

Что делать? Я пошел. Надо было к тому же расплатиться за вермишель и консервы. Делегация, отстав от меня на полдороге, устроилась на бревнышках, откуда открывался обзор. Возле магазина нельзя было не заметить беспокойное кружение. На меня смотрели, как на Христа-спасителя, о моей миссии уже знали и за меня, я думаю, молились.

Неизвестно, каким макаром догадалась, с чем я пожаловал, и Вера. Едва я переступил порожек магазина, она закричала:

— Не проси — не дам! Ишь, додумались, нашли кого снарядить! Пускай отдохнут, оглоеды противные. Сказала не дам — не дам!

Она кричала громко, оглушительно, заставляя сидевшую на ящике старушку втягивать в себя голову, и все же я почувствовал в ее голосе трещинку. Вера, надо полагать, и сама опасалась слегка за свою самодеятельность. Трещинка была совсем маленькая, чуть заметная, но мне хватило, чтобы зацепиться за нее и начать разрушительную работу. Кончилось, одним словом, тем, что я вытащил деньги и сказал:

— За шесть за двадцать.

— Но Колька Новожилов пускай живет трезвым, — потребовала Вера.

— Пускай.

Когда с бутылкой в руке я вышел из магазина, для деревни заходящее солнышко поднялось обратно в небо. Иван Демьянович сорвался с бревешек будто его подбросили, и, скорой рысянкой пробегая мимо меня, песней выводил:

— Кабыть, кабыть, кабыть…

В этот день деревня гудела — как в престольный праздник. Потом рассказывали, что недельный запас «калачиков» был растащен за два часа. Вечером у меня долго сидели благодарные мужики и вели, между прочим, такой разговор:

— А и хорошо, что не уценили, что осталось по-старому. Ежели бы со штрафом — это ведь себе дороже. Ну-ка, ни за что ни про что пятьдесят рублев! Это сколько? Восемь «калачиков»? Восемь «калачиков» псу под хвост!

Мужики на себя не шибко надеялись.

1984