Лев Черепанов - Горбатые мили

На трапе, жилого отсека комсостава Скурихин поддал Назару ладошкой под зад:

— Значит, все? Жребий брошен? — Тут, вдали от Зубакина, он специально показывал, какой рубаха-парень.

Назар не попал ногой на ступеньку, чуть не ухнул по ней, из-за того что «Тафуин» то и дело переваливался с боку на бок, переходил с одного заданного курса на другой, как оглоушенный.

— И правильно! — высказал свое одобрение Скурихин. Потом, в каюте Назара, перво-наперво качнул отдельно стоящий чемодан, никуда пока не определенный.

— Я глазами хлопал — мой или нет? — Засмеялся над собой Назар. Скурихин на него ни одним глазом. Улыбаясь, выбрал, какое кресло удобней.

— Иду к «Тафуину», наперерез мне… кто б ты думал? Ваш кок. Перегруженный, понятно. Запыхался. Грудь у него так: уф! Едва дождался от него: «Тафуин» к пирсу больше… не разрешено. Девиация, внешний рейд, и ту-ту».

— Нет?

— Как слышал. Мне нечего было делать, погнал в гостиницу прихватить твои вещички. Иначе-то что?.. Ах, Синдбад-мореход! Кучкой нам надо… Вздымая и поддерживая, иначе не устоять. Кувырк, и нету. По одному-то!

— А к чему такая гонка с отходом? Или… она в порядке вещей?

Скурихин что-то разглядел на столе, смахнул на палубу.

— Чтобы предотвратить прощание на второй ряд. После девиации. Как будто — да, лучше сразу-то оторваться от посторонних. Замечаешь, не утверждаю это. Не смею. Пусть Зубакин попробует. Все слышу стенания… Притесняют, видите ли, его. Не дают как следует развернуться. Мы, партком, поглядим, что окажется в итоге. Если гладко, то, может быть, дадим добро. — И положил ногу на ногу. — Жалеешь, надо думать, что не подфартило, не познакомился ты с Нонной… когда квартировал-то. Не выветрилось у тебя? Дневала и ночевала на «Амурске». Теперь она тут («Донеслось до него о ней, нет?»). Старшая официантка. Видел?

Назару еще сильнее захотелось уйти, хотя бы к Венке. Только как оставить гостя? А Скурихин уже влез в кресло и смачно отхлебнул компот из граненого стакана…

Мысль о дочери не выходила у него из головы, сердце падало и сжималось… Опять переключился на Назара.

— Прежде необходимо освоить регламентирующие положения. — И сразу о Нонне: «У нее точно так, как у дочки нашего мэра. Тоже полагалась на свой ум».

Назару Скурихин показался слишком суетным и усталым — чуть ли не на последнем издыхании.

— В нем — что, в уставе? Все в основном о капитане: то можно, это нельзя… О первом помощнике один-единственный параграф, я его наизусть выучил.

Всегда так: чужая боль легче. Однако Скурихин не выдал себя. Чуть улыбнулся и вытянул ноги, чтобы они отдохнули.

— Верно, один. Первый не отдает команд, а все-таки начальник. Тоже предполагает, что впереди. Ко всем предъявляет требования, в том числе к самому капитану: исполняй, стервец, свои обязанности наилучшим образом, не то можешь поплатиться.

Назару уже хватило пояснений. Сложил руки на груди.

— Никакие слабости первому помощнику непростительны. Тем более сердечные… — так же нудил Скурихин.

Назар покивал в знак согласия, чтобы Скурихин закрыл рот. Тому же показалось, вбирает в себя человек.

— …Поскольку твоя каюта все равно что алтарь. При всем при том будь жизнерадостным. Если улыбка капитана — флаг корабля, то от твоей тоже что-то зависит, она необходима.

«Хоть бы заглянул сюда кто-нибудь!» — изнывал Назар.

— Сверх того, — снова завел Скурихин, — тебе нельзя не любить юмор, унижаться до ругани, быть, упаси бог, мелочным, ибо мелочность… кого она украшает? Дверь не замыкай ни в коем случае, в каюте ты или нет. Лучшие пусть она вон на том крючке…

Назар задел пальцем никелированную проволоку, выгнутую так, чтобы входила в сделанное для нее гнездо, когда дверь открыта на ладонь или чуть шире.

— Вот, вот, — подтвердил Скурихин, — на нем.

Назар положил руки на стол-эллипс, снова заставил себя слушать Скурихина, мучаясь оттого, что ничего не знал, стало ли Кузьме Никодимычу полегче и где он, как у него с Венкой, удастся ли ему сблизиться с ним, осуществить свою задумку — вывести сына в люди, не дать шалопайничать. А потом («Что же я? Экая невежливость с моей стороны!») напомнил Скурихину про компот.

— Жалует, видите ли, печень фрукты!.. — Скурихин взялся обеими руками за бока и тотчас заявил: — Кто зовет к себе, тот поступает до бесшабашности смело. Впускает в свой внутренний мир. Наметанному глазу сразу видно, каков хозяин, какие у него склонности, есть изящность или отсутствует какой-либо вкус, не говоря уже об элементарной чистоплотности…

Когда Скурихин советовал разыскать судовые часы и водворить их над телефоном, в дверях показался машинист из утилизационного цеха: лоснящееся лицо, в зубах замусоленный, давно потухший окурок, на рубахе, торчащей из-под фартука, мусор.

— Позволите?

— Входите, — обрадованно разрешил Назар, чувствуя, что сейчас-то Скурихин его оставит.

А машинист часто заморгал, попятился обратно:

— Вы, оказывается, не один.

— Входите же! — настойчиво попросил Назар. — Что вы в самом-то деле?

— Я… потом. Мне, между прочим, баян нужен. Поиграть.

Стоял машинист еле-еле: хватался за переборку. Тем не менее Назар потянулся к музыкальным инструментам. Переложил гитару с электрической приставкой. Когда хлопнула крышка футляра из-под аккордеона, вошла Нонна с подносом за пустым стаканом. Всполошилась:

— Ой, да что вы, Назар Глебович! Что делаете? Музыке хана будет! — Увидела отца.

Машинисту не понравилось, что она перебила его разговор с первым помощником. Вытянул шею, пошел на нее совсем не затем, чтобы обнять и нежно прижать к себе. Пригрозил:

— Какая!.. Как будто теперь тебе все можно! Встреваешь?

— Разолью! — Со злости захохотала Нонна и кинулась от машиниста к платяному шкафу. — Убирайся. А то получишь затрещину. У меня это живо!

— Нонна, — нерешительно придержал ее Скурихин. Она же ненавидела сейчас всех. И себя. — Без развлечения никак не может!..

— Красивая! — по-скоморошьи, в низком поклоне согнулся за комингсом машинист и, глянув на Назара, успокаивающе добавил: — Ухожу, ухожу. А за инструмент чего переживать? Ничего с ним не станет. Голова долой, верну его в цельности-сохранности. Это братва послала за ним. Иди, сказали, тебе не посмеет отказать. Про вас это. А как же!.. Знаете, сколько у меня Почетных грамот? У нас, между прочим, у всех!.. Вы в сорочке родились, если уже пошло на то. Еще нигде не бывали. В океане, имею в виду. Так ведь? Но попали к… знаете каким? Обязательно продвинетесь, вас флагманским замполитом назначат. У нас Зубакин — во! «На палубу вышел, — самозабвенно растянул мехи за дверью, — а палубы… нет, в глазах у него-оо помутилось!..»

Назару впервые сделалось неловко.