Лев Черепанов - Горбатые мили

Какой-то разгильдяй сбил брезент на сторону.

Поправить нетрудно. Корпусный, под стать «Тафуину», боцман Семен Ильич заглянул в бот через борт — не нарушено ли внутри что-нибудь? Так и есть. Кто-то спал в нем.

Истинно соленый человек не относился всерьез к физическим страданиям Кузьмы Никодимыча. Только печалился, что тот как отец, по сути-то, лишился сына. Никакие старания ничего не давали.

Боцман нес в себе отцовскую тяжкую скорбь Кузьмы Никодимыча. Предвидел безысходность. Ему открылось, будто Венка-барк никак, сколько ни бился, ниоткуда не мог приблизиться к острову, напоминающему анфас Кузьмы Никодимыча. Ни с какой стороны. Мешал давнишний ледовый припай. Отталкивал.

Как раз в этот час машинная команда приступила испытывать систему холодильных трюмов. Началась закачка в трубы аммиака.

В еще по-утреннему сумрачные каюты с их удовлетворенным сопением, храпом и невнятицей встревоженного бормотания крепко спящих, с аппетитным потягиванием под нагретыми одеялами, с глуховатым поскрипыванием коек под теми, кому захотелось лечь более удобно, на нескончаемые сны-сказки выплеснулся речитатив старшего помощника Плюхина, до неузнаваемости огрубленный усилителем:

— Команде… вставать. («Команде»… — тягуче, как с другого берега. «Вставать», — без отчетливого изъявления воли, больше повествовательно.) Се-годня… — Последовало нужное перечисление календарных сведений: день, месяц, год. — Погода… (Снова по трафарету: ясно-пасмурно, волнение на море и так далее.)

Худосочный, в семейных широких трусах Игнатич соскочил с постели.

— …завтрак по расписанию, — уныло извергал динамик громкой связи.

— Что происходит? — высказал свое неудовольствие Бич-Два.

Полудремотный, он, облачаясь по-морскому, застегнул клапан клеша, с силой втолкнул себя, как посторонний предмет, в коридор к столовой, стараясь разгадать, куда все подевались. Шаркнул плечом об одну переборку, так же — о другую.

У прямоугольной прорези на камбуз сбились обработчики в приобретенных не за малую цену ворсистых водолазных свитерах, в еще не разношенных, жмущих во взъемах черных кирзовых сапогах и в необмятых, широченных спецбрюках (брезентухе).

Кок не рассердился, когда такие же добытчики, по-стариковски жалкие и неуклюжие, уронили эмалированный чайник. Только тщательней утер пот со своего низкого, почти несуществующего лба вафельным, заткнутым за пояс полотенцем. Сытые щеки у него лоснились и вздрагивали, когда «Тафуин» грузно переваливался с борта на борт или с совершенно не присущей ему резвостью пронзал вал…

По-особому заваренный запашистый кофе, до приятной степени забористый, какой подают не во всех ресторанах, никому не доставил удовольствия. Бич-Два едва-едва цедил его сквозь зубы, как от нечего делать.

Клюзу кто-то посоветовал поднимать кружку повыше. Он, перегибаясь, тянулся вслед за ускользающей от него сдобной булочкой. Игнатич и рулевой с бородой викинга тут же учили отвергнутого океаном одновременно с Кузьмой Никодимычем кочегара ставить бортики у столов — длинные, ясеневые линейки с никелированными защелками.

— А что, если рванет шторм?.. — с набитым ртом прошамкал худущий, кости да кожа. — Вкалывать-то натощак придется. О-хо-хо!

— Не, — ласково, по-родственному посмотрел на него Венка. — Это предусмотрено. Сварят только второе. А пить сам чего-нибудь найдешь.

Трудовую книжку легкого на подъемные украшали штампы почти всех ударных строек: и южных, и тех, что в Сибири.

— А если в двенадцать баллов? — постращал он. — Тогда — да…

— Ха! — с задором, крепко ударил по плечу Венку тралмейстер, предовольный тем, что несведущих тьма, с ними веселее. — Сухим пайком получим, — утешал матроса-первогодка. — Те же шесть тысяч калорий.

Скорбного, едва ковыляющего Кузьму Никодимыча Ксения Васильевна с Димой заботливо, под руки, препроводили в прогал между намертво приваренными столами. Ему не пригрезилось, что перед ним все встало на дыбы. Сразу вытянул руки. Только ни за что не ухватился. Всей спиной ударил в переборку. Сдвинулся, повернул к себе вращающееся кресло и — шур-р рядом, на затоптанную палубу: не сумел сесть в него, промахнулся.

Серега подхватил Кузьму Никодимыча, приподнял. Подскочил рулевой:

— Давай вдвоем!.. Поднимем!

Кузьма Никодимыч с таким видом, что все это ни к чему, медленно оперся на ладони и как-то неестественно выпрямил туловище…

Свой кофе боцман влил в себя, не присев за стол, что-то пожевал и снова уже тралил наверху, возле восходящей к небу трехногой мачты. Он увидел, как вытащенного из бота Клюза ставил на ноги Бич-Раз, добиваясь, чтобы тот очнулся, больше не отдавал концы, валяясь, как труп, такой могутный, косая сажень в плечах. За спиной свойского и насмешливого Бича-Раз, беспомощно топтался Бич-Два, придерживаясь, как дистрофик, за леера, липкие от нашлепков морской соли.

— Тоже взбрело тебе… — ворчал Бич-Раз.

«Он поселился в боте? — утверждающе спросил себя боцман и вышел на Клюза. — Нуждается в покое?»

— Мужики!.. — едва не набросился на них всех.

— В каюте невыносимо, — заскулил бело-зеленый Клюз. — Ни сидеть, ни лежать — ничего не могу.

«Немощный, значит!» — чтобы скрыть усмешку, боцман нагнулся пониже, как бы затем, чтобы уяснить, действительно ли что-то попало ему под пятку.

— Может… — засмеялся, — подать вам… на похмелье?

— Нет! — страдальчески отбиваясь, замахал руками Бич-Два. — Без того в шарабане гудит. У тебя как? — подтолкнул электрика.

У того язык не пошевелился, показал поворотом головы и правым плечом: «Нашел о чем спрашивать! Само собой»…

Мало-помалу разошедшийся океан хлестанул «Тафуин» во весь борт — сместил с курса, остервенело погнал гребни, провалился, чтобы обрушить стоящее на нем сооружение из света. Клюз, страдая не меньше Кузьмы Никодимыча, ощутил это, к своему несчастью, столь непосредственно, что закачался. Бичу-Раз пришлось его ловить, чтобы не покалечился о что-нибудь.

— Такая, значит, у нас карьера, — загоревал он.

— Какая? — спросил боцман и засунул голову под брезент: все ли опять в боте лежало на месте? Пощупал крышку ящика с галетами — цела! Просунулся к носу, до пробки емкости с питьевой водой — не свернута.

В него и в Клюза (в лоб, в переносье, в грудь) с ушедшего в воду полубака ударил плотный заряд свинцово-круглых брызг. Бич-Раз ухитрился увернуться от них, шустрый! Бич-Два закрыл лицо ладонями и присел, у него вымок только верх шапки.

— Самая что ни есть головокружительная, — утираясь, объяснил Клюзу и досматривающему за своим хозяйством боцману.

— Что удумал! — раздраженно подковырнул Клюза. — «Если через неделю не привыкну к болтанке, то лучше смерть. Выброшусь».