Лев Черепанов - Горбатые мили

Кончилась для него жизнь береговых, слишком приученных к устроенному быту и удобным вещам. Откинул от груди одеяло, ощущая себя таким же счастливым подневольным, как Назар, когда он так спешил к океану, к его людям, заранее готовый стать для каждого третьим плечом.

Внизу, за рядами крыш, за стрелами башенных кранов, в зареве от приобретенных огней бухта лежала под седыми, едва восходящими куделями зимнего тумана, огражденная с одной стороны мысом Астафьева, уже подсвеченным издали тем, что иной раз появляется до восхода солнца, как будто для того, чтобы усилить ожидаемое предвестье.

Люди нигде не показывались. Потому Сашке подумалось, что флот не нуждался, чтобы кто-то вершил на нем свои дела и наводил порядок. Само море в срединной части бухты словно возвышалось над заиндевелыми площадками причалов и звало к себе.

Онемев, не отрывая взгляда от столь редкостной картины, он вслепую нашарил на раме защелку и надавил на нее снизу вверх.

Створки ушли наружу, громко ударили о что-то неподатливое, должно быть о кирпичную стену, а в комнату вместе с морозом, сразу же нашедшим голые Сашкины ноги, пахнуло живым океаном, и не рвануться навстречу ему Сашка не смог.

Начинался день, какой бывает раз.

Только военные суда — корабли. А все же, зная это, Сашка Кытманов не хотел представить свой траулер ни в чем на них не похожим.

Открыл кран в умывальной комнате. По раковине ударила вода. Поднялась возле ближнего бортика, тоже возбужденная от предощущения скорой собственной встречи с океаном. Потом Сашка маялся, не позволял себе выйти на проспект, к остановке автобуса, следующего на базу тралфлота окружным путем, вокруг сопки, уже почти доверху застроенной уродливо-одинаковыми домами. Оглядел свой немудреный скарб, потрогал веревки на этюднике, упакованном заодно со старой складной треногой…

Все, он прикатил на базу.

Из кузницы, придвинутой к самой кромке берега, раздавался напористый грохот. Он заставлял все вздрагивать: и высоченные козлы с наброшенными для просушки канатами, и громады серых складов со всякой всячиной, и высоко, на опорах, электрические провода, и приземистые, в один этаж, панельные дома технических служб, навесы из плах, а тем более воздух с его просеянной, чуть кисловатой, поднятой с дорог пылью. Разве мог сравняться с ним звон топоров? Или стук ломов? Или тарахтенье отбойных молотков? Им не хватало наглости постоять за себя, что ли, А может, не рассчитывали чего-нибудь добиться, доносились до Сашкиного слуха в короткие промежутки и оказывались надолго подмятыми или словно не существующими. Сухой треск торопливой электросварки почти не вылазил из-под всего, что лежало над ним грузно и широко, вбирая в себя ко всему еще шум от новых дизельных грузовиков, а также от латаных-перелатаных карбюраторных, какие катили на предельной скорости спокойно и собранно. В кузовах пудово, себе во вред подпрыгивали деревянные бочки с солониной отменного качества, горы белых, как морская пена, капроновых веревок, гулкая россыпь выпачканных кузбасслаком бобинцев, железные мятые банки с лентами давным-давно отснятых фильмов, вороха белья и одежды в завязанных матросках с клеймом «УАМР», ушастые кули с мукой, тралы, сталистые тросы, цепи, пакеты прекрасно увязанных свежих досок, краски в бидонах, спасательные, закупленные у японцев жилеты, багряно-кровяные окорока мяса в последнем, все еще оловянно-белом инее. Все ехало вместе как бы удостоенное высокой чести, щедро овеваемое выхлопными газами, только туда, за поворот — мимо разросшихся акаций управленческого деревянного дома.

Сашка часто увертывался от кого-нибудь, отбегал, озираясь, тогда как все, на кого выходил, делали то, что было надо. Только когда они оказывались на чьем-то пути, чуть сторонились без какого-либо отношения к опасности и снова принимались за свое: увлеченно рубили, скалывали, тесали, колотили, подчищали, скребли, наращивали, лудили, настраивали, красили, разбирали, старательно промывали в бензине, подкручивали, пробовали, хорошо ли получилось.

Сашка по-хорошему позавидовал: «Какие все!..» Пересилил в себе страх попасть под колеса — пошел напрямую. Смешной! Вскоре едва убрал ноги! Прыгнул на белые жестяные противни!

Потоптался немного. Приподнялся на носки и вытянул шею, чтобы увидеть, каков вид на сопку, что рядом с Сестрой. От необходимой плоскостному пейзажу сопки Брат осталось только обкорнанное взрывами строителей основание с двумя-тремя по-дальневосточному присядистыми дубками.

Затем Сашка вступил на бетонную кромку пирса, под сень траулеров. Свои выправленные, подлаженные и подкрашенные носы они задрали чуть не до небес, потому что сознавали собственное высокое назначение, в безудержных мечтаниях уже встретились с туманами Аляски, достойно несли вымпел Рыбпрома, в жизни их экипажей опять ничто не отделяло труд от бравой песни, как всегда оказывающейся в конце ощущаемой: мороженой рыбой, рыбьим жиром и туком для вскармливания молодняка в сельском хозяйстве.

У причала номер три, на самом краешке бетона, задержалась парочка. Как можно было догадаться, молодая особа вышла из дому просто так, без какой-либо цели, зная, что опять не будет отбоя от приставал, придется говорить всем не очень обидные колкости, сдабривать их присловьями, чем славилась среди таких же, как сама, юных и чуть-чуть, из соображений кокетства, ленивых.

В плавных линиях ее холеной шеи, покатых плечах, талии таилась самая коварная красота.

Тот, кто стоял к ней лицом, пришел на том же рефрижераторе, какой попутно собрал делегатов на проф-конференцию. Причем еще не «обморячился» как следует, и она видела это.

— Вы мне нужны. Хочу к вам пришвартоваться. Держите краба, — сказал, взмахнув перед ней пятерней с чуть согнутыми и раздвинутыми пальцами.

Женщину вроде в самом деле оскорбила бесцеремонность. Где там подать ему руку, сказала:

— Ты таким образом со всеми, выходит? Тогда поищи себе, какую увидел во мне.

— Я ж… с океана! Восемь месяцев меня швыряло между небом и землей.

— Рыбачишь, значит?

— Не говорите так, — мужчина схватился за щеку. — А то получается: уравниваете вон с тем, — кивнул на мальчугана с удочкой. — Я р ы б а р ь. Говорю это с горькой гордостью, заметьте. «Смиренный парус рыбарей, твоею милостью хранимый…» Читали?

— О, да ты, оказывается, с чудинкой!

Он развел руками:

— Какой есть!

— Что ж, я сегодня добрая. Только уговор: двери открывать ногами.

— А учтиво ли это? Н-нет!

— Мальчик мой! Твои руки должны быть заняты подарками. Ну?

Ошалелый тралфлотовец посмотрел на представительницу милой половины человечества квадратными глазами. Потом совладал с собой, сказал: