Феоктист Березовский - Бабьи тропы

Степан недолго стоял около жены. Перекрестившись раза три, он вышел незаметно для Петровны из храма и направился к монашеским кельям.

Не достояла обедню и Петровна. В середине службы взяла Демушку за руку и вышла из церкви в монастырский двор.

— Мама! — захныкал голодный Демушка. — Пойдем домой… я есть хочу…

Но не хотелось Петровне одной возвращаться в квартиру. Да и тревожилась она за Степана. Что-то уж очень часто стал он бегать к монахам. При встрече с белобрысым и мохнатым Игнатом о чем-то таинственно шушукался с ним. Словно к чему-то готовился.

Нередко слышен был от Степана и запах водки.

А Демушка хныкал:

— Ма-ма-а… есть хо-чу-у-у…

Держа его за руку, Петровна обошла весь двор и лишь близ могилок монастырских нашла Степана.

Демушка теребил мать за платье и ныл:

— Есть хо-чу-у-у…

— Что с ним делать, Степа? — обратилась к мужу Петровна. — Не хочется мне идти домой… Утро-то какое хорошее!.. А он клянчит есть…

Понял Степан, что расстроена чем-то жена. Посмотрел на густой лес, маячивший далеко за деревней, сказал:

— Пойдемте в лес… там на еланях ягоды…

Обрадовалась Петровна, взяла Демушку за руку и пошла со Степаном из монастырской ограды. Обошли деревню, прошли большое поле и углубились в лес; подходили к большой елани.

Вдруг справа, из густого ельника, долетел человеческий стон.

Петровна вздрогнула и остановилась:

— Что это, Степа?

— Монахи, поди…

Петровна нахмурилась:

— Тебе везде монахи мерещутся…

— А кому же тут быть?

— Пойди… посмотри…

Кинулся Степан к ельнику и, раздвигая колючую зелень, стал пробираться в самую гущу.

Петровна держала за руку Демушку, смотрела в ту сторону, где скрылся Степан, тревожилась и ждала.

Через некоторое время из ельника долетел сердитый голос Степана:

— Эй, эй! Вы что это делаете?! Ах, сволочи…

Голос Степана оборвался.

Где-то вдалеке затрещали сухие ветки.

Слышно было, что убегают несколько человек, тяжело ступая ногами и ломая сучья.

Точно из-под земли еще раз долетел до слуха Петровны глухой стон.

Потом снова раздавался в лесу голос Степана:

— Ах, подлецы, язвом бы вас язвило!.. Что делают! А? Настасья!.. Настасья!..

Испуганная Петровна стояла, не в силах двинуться с места.

— Настасья! — кричал Степан. — Идите сюда!.. Помочь надо людям… — И опять ругался:

— Вот сукины дети!.. Вот подлецы!..

Когда перепугавшаяся Петровна пробралась с ребенком сквозь густой ельник, то увидела небольшую, залитую солнцем полянку, а посреди нее двух баб. Около них стоял и ругался Степан, глядя куда-то дальше в лес.

Только подойдя вплотную, разглядела Петровна, что в траве сидит хозяйка Акулина Ефремовна с дочерью Паланькой.

— Ох, доченька! Ох, милая моя! — охрипло причитала растрепанная, простоволосая Акулина, ползая около дочери и заливаясь слезами. — Голубушка ты моя сизокрылая!.. Ох, доченька!.. Ох, милая моя…

Петровна поняла все. Стояла молча. Не могла слова выдавить из себя. Чувствовала, что от гнева и горя сердце ее готово разорваться.

А Степан, указывая рукой в лес и все еще ругаясь, говорил:

— Убежали, сукины дети!.. Монахи!.. Человек шесть было… Вот сама полюбуйся, Настенька, чем занимаются угодники божьи, язви их…

Только после вечерней службы в храме, перед самым закатом солнца, добралась Акулина Ефремовна до покоев настоятеля. Может быть, и не добралась бы, да Степан помог: с руганью лез во все кельи, искал насильников, шумел и требовал:

— Ведите нас к настоятелю!.. А то в город пойдем… в полицию заявим… Все расскажу!.. Я — свидетель…

Монахи переглядывались и посылали их то в одну, то в другую келью, стараясь не допустить до покоев архимандрита.

Но взволнованный Степан везде одно говорил:

— Знать ничего не желаем!.. Ведите к настоятелю.

И Акулина осмелела:

— Что же вы нас не пускаете к владыке… к настоятелю?.. Пускайте!.. А то я в другом месте буду управу искать.

— В чем дело-то у вас? — допытывались монахи.

— А вот придем к настоятелю, — говорил Степан, — там все расскажем…

— Да нельзя же вас сразу к отцу архимандриту пустить! Объясните сначала, по какому делу.

— Сходите сначала к отцу-ключарю, — настаивали монахи.

Но Степан продолжал шуметь:

— Никуда не пойдем!.. Либо ведите к настоятелю, либо пойдем в город… В полицию заявим…

Он везде искал брата Игната, думая, что Игнат непременно доведет его до настоятеля, но Игнат в этот день как сквозь землю провалился.

Наконец, поздно вечером их направили к Мефодию.

— В чем у вас дело? — строго спросил высокий и курносый монах, сидя на табуретке за большим столом и перебирая пальцами свою длинную бороду.

— Пустите нас к настоятелю, — сказал Степан, — к отцу архимандриту… к владыке…

— Зачем?

— А вот придем к нему… тогда и расскажем… зачем.

— Сначала мне расскажите… А завтра я доложу владыке… Все равно… без меня никакое дело владыка не будет разбирать.

Степан запальчиво перебил монаха:

— Чего вы нас перебрасываете друг к другу? Нам владыка нужен… а не ты!

— Ну, ну! — предупреждающе проговорил монах и погрозил пальцем: — Ты, дядя, не шуми… Не шуми-и!.. А то знаешь, что с тобой может случиться?

— А ничего со мной не будет! — кричал Степан, склоняясь к правому голенищу сапога и ощупывая рукоятку ножа. — Меня, отец, ничем не застращаешь… И морду мне не набьешь!.. Да, да!.. Я ведь не монах и не послушник… которым ты морды бьешь…

Степан озорно высморкался прямо на крашеный пол кельи и решительно потребовал:

— Веди нас, отец Мефодий, к владыке.

Монах удивленно посмотрел на Степана.

— Откуда ты знаешь мое имя?.. — спросил он, понижая голос и заметно бледнея.

— Коли говорю, значит, знаю, — ответил Степан и, помолчав, еще более решительно сказал: — Веди, отец! А то пойдем в город… в полицию… Все там расскажем…

Монах помолчал. Глядя в пол, потеребил свою бороду. Поднялся с табуретки. Не глядя на гостей, сказал:

— Идите за мной.

В покоях архимандрита Степану и Акулине пришлось долго ждать вызова, потому что вперед ушел к владыке Мефодий. Когда стало уже смеркаться, Мефодий вышел от настоятеля и буркнул Степану и Акулине:

— Идите.

Ласково принял настоятель Степана и Акулину. Дал свою руку поцеловать. Долго и подробно обоих расспрашивал о происшедшем.

На прощание благословил обоих и еще раз дал руку поцеловать, сказав:

— Разберу все сам… Заставлю всех молиться за вас… Денно и нощно… в храме господнем… в монастыре святом… около мощей угодника… Всех заставлю!.. А на виновников эпитимию наложу… Идите с господом домой… Разберусь…

Пока происходил разговор с архимандритом, у Степана в груди словно метель бушевала. Слушая ласковые слова настоятеля, ему хотелось сказать этому бородатому здоровяку что-нибудь обидное, горькое, да сказать так, чтобы он со стыда сгорел. С языка несколько раз готов был сорваться намек на то, что он, Степан, знает о хмельной и бесстыдной пирушке вот в этих самых покоях и о пляске самого архимандрита с купчихой. Степан готов был уже сказать первые слова: