Феоктист Березовский - Бабьи тропы

Наконец Маркел твердо сказал:

— Я так думаю, братаны: надо нам еще разок-другой помозговать…

С ним согласился и Сеня Семиколенный:

— Конешно, так… Подумать надо, Якуня-Ваня!

Афоня все-таки добавил к их словам:

— Ну, что ж… так ли, не так… а перетакивать теперь уж все равно не будем!

Поднимаясь и выходя из-за стола, Арбузов сказал:

— Ладно, братаны… покричали, пошумели… и хватит!.. Пора спать…

Выходя из кути, Афоня негромко пробасил:

— Старики так говорят: утро вечера мудренее!

— Правильно, Афоня! — воскликнул Сеня. — А трава соломы зеленее!

Когда стали подниматься со своих мест другие фронтовики, Афоня вышел на середину избы и, оборачиваясь к ним, крикнул:

— Вот ведь как здорово получается-то, мать честна!..

А я, грешник, думал, что на святой Руси водятся только одни караси… а оказались и ерши!

Во всех углах, за столом и посередине избы раздались веселые выкрики:

— Да еще какие!..

— Мы им покажем, Якуня-Ваня!

— Правильно!

— Нашего брата только качни…

— Верно!..

Выходя из избы и прощаясь с хозяевами, фронтовики шутливо говорили:

— Прощения просим, Маркел…

— Извини, хозяюшка, за галдеж за наш…

— Известно дело — чалдоны!

— До свиданьица!

— Спите на здоровье!..

Провожая их, Маркел и Акулина добродушно посмеивались и приговаривали:

— Ладно… чего там…

— Ужо не заблудитесь в пургу-то…

— Дай бог путь-дорогу…

За окнами по-прежнему бушевала предвесенняя метель.

В эту зиму в Белокудрине впервые появилась городская музыкальная диковинка: двухрядная гармонь с зелеными мехами и белыми клавишами, которую привез с собой Андрейка Рябцов.

За время пребывания в городе и на фронте Андрейка отлично научился играть на двухрядке. Игра его зачаровывала не только белокудринских парней и девок, но даже баб и мужиков.

Только старые правоверные кержаки — старики и старухи при звуках Андрейкиной гармони отплевывались и ворчали:

— Опять сатанинский голос пущает Андрейка Рябцов…

— Известно дело: какой корень, такой и отросток…

— Верно! Отец-то его давно ли дьявольское зелье варил?..

— А нечестивый сынок вон какую несусветную дуду привез…

— Тьфу, окаянный!..

В эту зиму белокудринские парни и девки больше чем в прежние годы табунились посиделки да гулянки устраивали, под Андрейкину гармонь песни пели и плясали, даже в великий пост.

Мужики и бабы знали, что многим парням недолго придется шляться на воле да с девками хороводиться. Потому и не притесняли молодежь. Родители не очень ворчали, когда парни и девки возвращались с поздних гулянок и самый сладкий сон родителей нарушали.

Много радости выпало в эту зиму на долю Павлушки Ширяева. Осенью радость пришла вместе с долгожданными обновками: отец справил ему черный дубленый полушубок с серой оторочкой, а дед Степан скатал белые валенки, красным горошком усыпанные. Потом принес Павлушке радость вернувшийся с войны друг закадычный — Андрейка Рябцов. Недели две не расставались они с Андрейкой. Вместе бегали на гулянки. Вместе кружились около девок. Вместе спали у Рябцовых на полатях. А в середине зимы закружилась Павлушкина голова в первом любовном угаре.

Давно видел Павлушка, что к нему да к Андрейке Рябцову льнут девки деревенские. Хорошо понимал он, что одним девкам нравятся у парня кудри черные и глаза жгучие, а другим — белый вьющийся шелк на голове и глаза голубые.

Но беззаботно и весело целовался Павлушка со всеми девками в играх и на посиделках. Долго никому предпочтения не оказывал. Примечал, что дарят ему особо ласковые взгляды и улыбки Маринка Валежникова да Параська Пупкова — дочка Афони-пастуха. Пуще всех льнула белокурая, бледнолицая и задорная Маринка. Гордой удалью захлебывался Павлушка, когда видел, что льнет к нему одна из самых богатых девок на деревне — из почетной Старостиной семьи. Но чувствовал он, что какое-то особое волнение охватывает его, когда встречается он с чернобровой, румяной, крепкой и стройной дочкой пастуха. Замирало Павлушкино сердце, когда прислушивался он к голосу Параськи, выделявшемуся из хора девичьих голосов на посиделках. Готово было выпрыгнуть из груди Павлушкино сердце, когда встречался он глазами с открытым взглядом больших, черных и загадочных Параськиных глаз — с густыми бровями и длинными ресницами. А когда цветущее лицо Параськи вдруг заливалось малиновым румянцем, у Павлушки в жилах такой пожар разгорался, что он не знал, куда себя девать: не знал, куда спрятать свое смущенное лицо.

Приятели насмехались над ним, указывая на Параську:

— Вот невеста, Павлуша… богатеющая!..

— Как женишься на ней, так сразу с сумой оба пойдете…

— Ха-ха-ха!..

Преодолевая смущение, Павлушка отшучивался:

— Пошли вы к чертям… Что мне… уж нельзя и посмотреть на девку?

Парни зубоскалили:

— Смотри, смотри… Ужо посмотришь… А когда твои сваты придут к Афоне, пожалуй, откажет Афоня-то…

— Торопись, паря… кто-нибудь отобьет у тебя такую богатую невесту!

— Ха-ха-ха!..

Возмущали Павлушку эти пересмешки дружков. Краска смущения заливала его лицо до самых ушей. В груди закипала даже злоба к парням.

— Сволочи, — сердито бросал он им и уходил прочь.

Только Андрейка Рябцов — дружок Павлушкин — по-серьезному относился к его любовному угару. При встрече с Павлушкой, после обидных насмешек деревенских парней, он сказал, пробуя утешить друга:

— Чего ты сердишься на ребят? Ведь они шутят…

— Э, ну их ко всем чертям! — досадливо махнул рукой Павлушка и отвернулся.

— А ты думаешь, надо мной они не зубоскалят?.. Смеются, браток… Еще как смеются-то! И мне достается и моей Секлеше.

— То Секлеша, а то Параська, — говорил Павлушка. — Все-таки у Секлешиного отца такой бедности нет, как у отца Параськи.

— Ну бедности-то и у отца Секлеши по горло… Да нам с тобой — что?.. Ведь все равно… рано ли, поздно ли, а поженимся мы с тобой на сестренках-то… а?

— Ты, может, и поженишься, а я не могу того сказать.

— Почему?

— Родители не позволят… Знаю я их… Особенно мать…

Андрейка, смеясь, хлопнул друга по плечу:

— А что ты привязался к Параське? Мало около тебя других девок вьется?.. Чем это она присушила тебя?

Павлушка долго не отвечал. Он хотел как можно полнее и ярче высказать своему дружку все хорошие черты и качества Параськи. Но долго не мог собрать свои мысли, чтобы сразу и коротко выразить их Андрейке. Наконец он вспомнил слова деда Степана, которые дед сказал однажды про какую-то городскую женщину, которую он встретил как-то в монастыре, на богомолье. И Павлушка, конфузливо посмеиваясь, ответил Андрейке:

— У Параськи грудь лебединая, походка косачиная, глаза сокольи и брови собольи… Ну… и… умная она… Хотя и дочь пастуха. — Он взглянул затуманенными глазами в лицо дружка и добавил: — Вот этим всем и присушила меня Параська… Понял, Андрюша?