Александр Морозов - Центр

С помощью двух местных корифеев Юра при осмотре так раскритиковал состояние драндулета, так неопровержимо доказал, что это просто груда лома, что обескураженный владелец съехал с первоначальной цены на семь сотен. Юра загнал свой гоночный велосипед и красавец «Адидас», тренировочный костюм, подаренный ему по случаю окончания института. В результате этих операций он стал обладателем движимого имущества, «Запорожца», который, правда, двигался только от случая к случаю, в основном под горку и с помощью энтузиастов, разгоняющих его сзади. Быстро выяснилось, что Юрино красноречие при сбитии первоначальной цены оказалось отнюдь не преувеличением. Мотор глох по любому поводу и даже без оного, электропитание никуда не годилось, передняя панель с приборами управления отсутствовала вовсе, дверцы не закрывались и висели на честном слове. Больше всего этот «Запорожец» напоминал старый диван с торчащими из него пружинами, который кое-как поставлен на заплатанные колеса, выуженные не иначе, как на свалке.

Год, без малого год отдал Юра, чтобы вдохнуть жизнь в этот рыдван. Перебирал мотор и тормозную систему, доставал запчасти, красил, выстукивал мелкие вмятины. Помощники, конечно, нашлись, когда за бутылку, когда за так, за треп или за «одолжи домкрат на пару часов». Словом, какие счеты, «свои люди — сочтемся».

Долго та сказка сказывалась, но и дело делалось. И однажды «Запорожец» предстал перед Катей, ну… если и не как с конвейера, то все-таки вполне в товарном виде: свежевыкрашенный, с новыми (закрывающимися) дверцами, на новых колесах, с прямо-таки приличным салоном, со всем полагающимся набором фар, подфарников и тормозных огней. И самое главное, он не только предстал, но и после того как Катя с сыном на руках села рядом с мужем, без всяких взрывов, чиханий и тарахтения резво взял с ходу и, ритмично пофыркивая, поплыл с семейством Гончаровых на борту. Поплыл, побежал, направляемый рукой штурмана, пилота, шофера, то есть Юрия Андреевича.

Итак, хобби обернулось и кое-чем реальным. Реальность оценивалась в сумму три тысячи, за которую Юра продал свой доведенный до кондиции, возрожденный для новой жизни и пробегов гроб повапленный. Можно было считать, что деньги эти он заработал своими руками. За год. Во внерабочее время. Поэтому никаких конфликтов и недоразумений не возникло, когда он объявил, что сумму сию тратить не следует, а, наоборот, надо как можно скорее ее удвоить. Дабы замахнуться уже на настоящий автомобиль, на машину с большой буквы. Эту установку Катя поддержала уже без всяких педагогических соображений. Реальная отдача от первого проекта уже вполне уверила ее, что на автостезе ее муж стоит прочно, без всяких там химер и маниловщины. Сказано — сделано, вот так он себя показал, а семейный автомобиль — это тебе и роскошь, и средство передвижения, и что угодно.

Так постепенно они стали обладателями полного джентльменского набора: здоровый сын, отдельная квартира и настоящая, не самодельная машина. Она знала, конечно, что весь этот набор держится и даже смысл имеет только благодаря первоначальному здоровому фундаменту, подведенному под это здание. Каждый последующий пункт зависел от предыдущего, и если пройти, пробежать мысленно всю цепочку в обратном направлении, до истоков, то первым и основным было: «мужчина и женщина».

По этому пункту не существовало для Екатерины Николаевны никакой шкалы приоритетов, он был вне и выше всякой шкалы, всякой там мелкой расчисленности, всяких там будней, текучки, узких, тактических ухищрений. По этому пункту никакая заботливость и предусмотрительность не могли быть чрезмерными, здесь уже не было места шуточкам (даже самой себе), джентльменским наборам, иронии, безответственности. Здесь речь шла не о тактике (тактикой она владела вполне. Это оказалось заложено в ней от бога, то бишь от мамы), а об одной, но важнейшей вещи: о стратегии.

В самые первые Борькины месяцы и годы муж оказал себя весьма сдержанным, но расторопным и ухватистым, толковым помощником. Катя не видела в том беды: отсутствие чрезмерных восторгов и сюсюканий отнюдь не повергало ее в клишированные сомнения некоторых подруг и знакомых типа: «А вдруг он не любит ребенка?» Говоря грубо, чего тут любить-то пока? Рожал ведь не он, ему достался на руки (когда встречал у роддома) лишь сверток атласного одеяла, внутри которого что-то посапывало и вздыхало. Тут не сюсюкать надо, а впрягаться, растить маленького человечка, чтобы рос крепышом и умницей, чтобы в срок и без осложнений отпало бы, растворилось умилительное, но недолговечное «ч», свидетельствуя второе рождение, на этот раз уже человека. Юра впрягся, как тому и полагалось, и действовал под направляющим руководством жены по всем правилам медицинских и семейных наук. Были даже и взрывы нежности, нечастые, неожиданные (на то они и взрывы), но предельно искренние, идущие от преизбытка энергии, а не сиропа. И хотя часто муженек не высыпался (Борька никаких глупых условностей, вроде деления на день и ночь, пока не признавал, «выступал», как и полагается тирану в семейном масштабе, без всяких регламентов и ограничений), а на работе период у него шел плотный — сначала защита диссертации, потом сразу же дали сектор, и на дистанцию утром необходимо было уходить в наилучшей форме, свежаком, но усталости и раздражения не обнаруживал. Не позволял себе обнаруживать. Катя видела (как не видеть, все ведь на ее глазах) эту параллельность усилий мужа, их внутреннюю сбалансированность и ни за какие дополнительные блага не согласилась бы нарушить эту тончайшую балансировку. Глупо и разрушительно было бы в эти стремительные их месяцы и годы пытаться произвольно, «со своей колокольни» расширять или ограничивать отдельные пункты его добровольно и сознательно взятого на себя расписания. Для нее-то Борька был, прежде всего и именно в самом начале, тельцем, частью ее самой, буквально ведь ее кровиночкой, о какой там личности можно говорить, всякому овощу свой срок, но мужчины — упрямый народ, им-то ведь вынь да положь собеседника, гомо сапиенса, партнера. Ну что ж, придет время, за Борькой не заржавеет, будет вам и гомо, будет вам и самый что ни на есть сапиенс, можете не сомневаться.

Опять же и насчет авторитета, который заимел муж среди разношерстной публики, пригревшейся у стены ТЭЦ, не имела она ничего против. Юра пользовался авторитетом, а не авторитет им. Другими словами, он держал дистанцию, с «людьми» общался по-людски, но посягательства на рубли, а тем более на время, принадлежащее семье или работе, пресекал в корне. Мужички эти, помощники да советчики, даже самые стопроцентные из них хапуги и барыги то есть, с разумной точки зрения, ведущие уже вполне бесперспективный образ жизни, по-своему были все-таки людьми деловыми. Они четко секли, когда и с кем имело смысл разводить бодягу, шакалить, раскалывать, словом, прохиндейничать, а с кем и «наше вам, Юрий Андреевич… Как супруга? Пацаненок? Молоко, говорите, предпочитает? Ну, ну, тоже дело. Подфарники не нужны? А то есть тут у одного, предлагает».