Александр Морозов - Центр

Витя метался между ее комнатой и кабинетом информации, выслушивал от Кати что-то сложное о сложности прохождения его бумаг, выслушивал от Аглаи Никифоровны, что она считает его по существу принятым и… начал чувствовать, что попал в историю с ватой. Что она случилась-таки с ним. Пусть уж в редакции толковали, что кого же и брать, если не его, и смотрели при этом так спокойно, что сразу становилось ясно: это их «брать» может длиться годами. Пусть уж. Редакция — это уж какой-то совсем непроницаемый организм, запломбированный снаружи до полного обалдения посторонних. Но НИИ?.. Здесь-то откуда что взялось по части ваты?!

А что, если это тяжелая длань Немировского из Комитета шлагбаумом опустилась? Неужели тот все еще помнит беседу с Кардановым и все последующее «дело о тираже»? И тогда, значит, перед ним — тончайшая техника отбраковывания, когда не имеют решительно ни одной зацепки, чтобы сказать «нет», поэтому говорят «да» и… ничего далее не делают. Наконец Витя еще кое-что подсопоставил и решил: работать ему в Институте или нет, но так он эту историю не оставит. Тихо слинять, скромненько улыбнуться и отойти в сторону представлялось уже просто нерентабельным. Шесть месяцев трудоустройства надлежало реализовать или в «Приказ о зачислении», или уж в знание. В новую для него информацию по поводу причины его фиаско в беспроигрышном вроде бы предприятии. Надлежало пройти цепочку обстоятельств с конца в начало и вытащить это начало на свет божий. Поглядеть-подивиться, чего там такого напутано. Не последний ведь день живем. Если дело и закончится ничем (что все еще представлялось невероятным), ничем конкретным и материальным, то уж хоть нематериальное приобрести. Знание. Оно же — как ходят упорные слухи — сила.

Основательный Карданов от обязывающих и бесповоротных шагов все воздерживался. Решил наконец зайти с фланга, то есть повидаться с Гончаром. Общнуться на неформальном уровне (что и само по себе давно стояло на очереди), а между делом (среди безделья вольного) вызнать легонько, что за жена теперь у Гончара? Времена-то прошли, а значит, и жена у Юрки другая, хоть и с теми же самыми паспортными данными. Поинтересоваться, чем дышит Екатерина Николаевна, не наблюдается ли каких специфичных бзиков, чего можно ожидать от нее, и как вести дело.

Тогда, почти двадцать лет назад, после истории с тиражом, она выказала себя, хоть и не идейным, но все же товарищем.

Карданов оказался под ударом, но сразу же и выяснилось, что не мог он оказаться под ударом, если остальные не хотели чего-то нехорошего для себя. По делу о выпуске сборника сектора информации несанкционированным тиражом удар шел с такого верха (из Комитета), что приходился он даже не на Ростовцева, а непосредственно на директора Института Сухорученкова. И пришелся бы, если бы своевременно не были приняты необходимые меры.

Инициатива насчет мер по спасению исходила снизу — основную идею выдвинула как раз Катя Яковлева, а на долю дирекции оставалось закрыть глаза на то, что все это выглядело шитым белыми нитками.

Катя предложила считать лишние сто пятьдесят экземпляров как бы и не существующими, не печатавшимися, а цифру в выходных данных — в двести экземпляров — объявить просто опечаткой, ошибкой, допущенной по небрежности, по инерции и аналогии с предыдущими сборниками.

Кто же виноват в этой, теперь уже впрочем, вполне представимой ошибке? Разумеется, стрелочник, то есть корректор Неля Ольшанская. И был выпущен строгий приказ директора со строгой преамбулой, где говорилось о недопустимости и т. д. таких-то и таких-то нарушений, неорганизованности, и безответственности, и тому подобного, а в конце объявлялся выговор Ольшанской с лишением ее всех благ на текущий год. Ольшанская восприняла приказ с должным спокойствием, так как ей, разумеется, было конфиденциально разъяснено, что реально она ничем не пострадает.

А что же с вещдоками, с этими самыми как бы теперь не существующими ста пятьюдесятью брошюрами? Сухорученков распорядился, чтобы их переправили к нему в кабинет, что и было сделано, и больше никто и никогда их не видел.

Правда, и тут не совсем сошлось — Карданов совсем уже, видно, зарвался и действовал теперь по нехитрому принципу: семь бед — один ответ, и якобы несуществующих брошюр оказалось — через два дня после выпуска — не сто пятьдесят, а сто тридцать. Слухи-то по Институту разошлись мгновенно, еще до начала контригры Сухорученкова с подачи Яковлевой. И народ зашнырял вокруг комнаты информаторов, зароился, запретный плод всегда слаще — банальная истина, но ведь действующая, ну и в конце концов выходили впрямую на Карданова, а он не открещивался, раздавал брошюру без особых церемоний (тем, для кого, как он справедливо считал, она и печаталась), ну и успел-таки раздать двадцать штук.

А так как после приказа с выговором Ольшанской народ окончательно раскусил, что на руках у него какое-то сверххитрое и как бы даже нереальное издание, то, разумеется, не только сами читали, но и передавали другим, а те — еще другим, так что читали и зачитывали даже те, кто никогда раньше особо не интересовался проблемами рабочего самоуправления в Югославии, расширения прав предприятий и тому подобным.

Неизбежно, в конце концов даже и за пределы Института вышла эта брошюра, и в течение нескольких лет на нее ссылались, и вообще имела она некоторый отклик в среде экономистов и, шире, специалистов по общественным наукам.

Так что получалось по суммарным итогам всей этой истории, что Карданов вышел победителем из диспута с товарищами из Комитета по проблемам научно-технической информации. Так оно на самом деле и было. Но победа… оказалась пирровой. Обстановка вокруг сектора, разумеется, резко изменилась, стала напряженной и гораздо более жестко контролируемой.

Координаторы, что называется, впрямую не донесли. Их, разумеется, вызывали, как и других, могущих оказаться осведомленными, сотрудников, в кабинет директора, и… хотеться-то им уж вот как хотелось нанести мгновенный разящий удар и рассчитаться сполна с фертом посмеивающимся. (То есть с Ростовцевым опять-таки. Так он слепил им глаза, что и в этой истории не Карданова, прямого виновника, а только Клима Даниловича видели.)

Но… уходить на пенсию в недалеком будущем приходилось им все-таки от Сухорученкова, а не от Комитета, так что быстро смекнули и попридержались. На этот раз.

Но уж и не совсем с пустыми руками вышли они из этой ситуации. Получали они, разумеется, на будущее куда большую свободу рук, выражавшуюся в свободе языков, приобретали теперь уже определенную весомость их нашептывания и опасливость.

Прямой расправы Карданов избежал, а сектор тем более, но… вряд ли они кого-то действительно объегорили. Руководство Института сделало хорошую мину при странной игре из чувства самосохранения, это понятно. Но ведь и в Комитете, пожалуй, кое о чем догадались. Не могло до них не дойти по тайным или даже не тайным, а просто боковым каналам. Но… по примеру Сухорученкова сделали вид, что поверили версии об опечатке в выходных данных.