Павел Лукницкий - Избранное

И, пока машина, вися над рекой, продвигалась вперед на эти два шага, Нафиз не думала ни о чем, кроме точности взятого направления. Передние колеса снова остановились над пустотой. Нафиз опять полезла под машину и подставила два освободившихся борта под оба ската колес. Теперь можно было проехать вперед только на полтора шага.

Еще раз проделав такой же маневр, Нафиз переехала реку и вместе с машиной оказалась на другом берегу.

Оценить то, что она проделала за эти часы, могли бы только водители, работающие в диких горах. Городские шоферы в возможность такой переправы, пожалуй, и не поверили бы. Но никто здесь не видел Нафиз, и некому было оценить ее подвиг. А сама она была слишком измучена, чтобы думать о чем-либо, кроме как о необходимости возможно скорее помочь ожидающим ее людям. Не выходя из машины, оставив позади все, что было снято с нее, увозя только ящик с медикаментами, по-прежнему стоявший в кузове и накрепко привязанный к пазам бортовых креплений, Нафиз дала ход и выехала на дорогу. Нафиз знала, что если б после такой переправы она вышла из кабины, то силы окончательно оставили бы ее, и ехать дальше ей уже не пришлось бы. «Завтра вернусь сюда с людьми, соберу все,-решила она.-Сначала медикаменты…»

Но, только выехав на дорогу и помчавшись по ней полным ходом в рассеявшемся тумане, Нафиз поняла, что почти ничего не видит, потому что уже надвинулась ночь… Проклиная Курбанова, она сбавила ход, но тьма все сгущалась, и, сколько ни напрягала Нафиз глаза, она уже не могла различить дорогу. Дорога здесь шла между скалами, поднимаясь на второй перевал. Тьма впереди стояла черной стеной, в которой нельзя было разгадать решительно ничего. Нафиз сбавила ход до скорости шага, но тотчас, отчаявшись, поняла, что даже таким ходом продвигаться вперед невозможно. И, только до конца осознав свое окончательное бессилие перед этой непроницаемой, грозящей катастрофой тьмой, остановила машину, яростно рванула рычаг ручного тормоза, выключила мотор и, уронив лицо на руки, сжавшие бесполезную теперь баранку руля, разрыдалась.

В оправдание горьких, неудержимых слез этой девушки можно сказать, что она была действительно безмерно одинока в мире, черном, диком, пустынном, подверженном капризам самых буйных стихий.

Рыдания ослабевшей, измученной Нафиз постепенно перешли в глубокий без сновидений сон. Она спала, не меняя позы, склонив голову на руки, бессильно свисавшие с баранки руля. Голова ее повернулась набок, а ноги соскользнули с педалей и скрестились, упершись в ящик с инструментами. Кепка ее осталась лежать на том берегу реки, и потому мокрые распустившиеся косы, с которых все еще капельками сбегала вода, упали ей на колени.

Когда ушедшая за горы огромная черная туча сменилась нарядным блеском луны, выглянувшей из-за зубцов, обрамляющих перевал, девушка спала все так же спокойно и крепко. И, вероятно, она так проспала бы до утра, если б вместе со светом луны из расщелины в скалах не вышел одинокий седобородый путник, в ватном халате, с мешком ячменя за плечами.

Он шел новой, невиданной им прежде дорогой, направляясь из своего родного селения к юртам высокогорных киргизов, чтоб обменять свой ячмень на маленького козленка. Много часов уже он пережидал снежную бурю в расщелине между скалами, а теперь направился дальше. Увидев поблескивающую в лунном свете машину, он готов был испугаться и повернуть назад, но тотчас вспомнил рассказы сына о железных безлошадных арбах, для которых строится эта дорога и на которых быстрее птиц разъезжают русские.

Стараясь не шуршать ногами, обутыми в мягкие сыромятные мукки, он приблизился к автомобилю и, остановившись в почтительном отдалении, сдерживая все-таки наплывающий страх, внимательно его осмотрел. Только после этого, не обнаружив в нем ничего угрожающего, решился он подойти к нему вплотную и, приподнявшись на цыпочки, заглянуть в окно кабины. И то, что он увидел, поразило его. Он подумал, что русский, наверно, убит и выброшен в пропасть, а эта женщина… женщина… Но разве есть теперь басмачи?

И осторожно, очень осторожно, боясь испугаться сам, коснулся плеча Нафиз… Осмелев, постучал по нему большим пальцем и сразу отскочил на два шага, когда девушка резко подняла голову. Он не хотел ее обижать, он хотел только спросить ее, но она, широко раскрыв недоумевающие глаза, бросив только один взгляд на луну и переведя его на дорогу, вскрикнула на родном ему языке:

— Бог мой! Что же это такое?…

И то, что последовало за этим, старик не мог бы пересказать простыми словами: огромная машина затряслась, задрожала, завыла, как тысяча рассерженных барсов и, рванувшись вперед, побежала вверх по дороге все быстрей и быстрей. А ведь никого, кроме маленькой таджикской девушки, -старик хорошо это видел, — в машине не было. Оправившись от первого страха, он захотел побежать за ней, чтоб помочь девушке, чтобы, быть может, ее спасти, но грозная машина русских исчезла за поворотом.

И, продолжая смотреть на ленту пустынной дороги, старик долго стоял в невыразимой, глубокой задумчивости.

1940-1953