Борис Левин - Юноша

Чудесная песня. Волнующая песня!.. В комнате абажурно-розовый свет и запах свежего сена.

Миша одной рукой расчесывал Танины волосы, другой — ласкал красные стрелы на ее черном платье.

— «Ты ж моя, ты ж моя перепе-олоч-ка…» Пингвин у нас часто бывает… Он ко мне дико приставал… «А у перепелочки…» Тебе, Миша, нравится Пингвин?.. «ножка болит…» Ой, не надо так, больно… «Ты ж моя, ты ж моя…» Миша, ты меня вспоминал?.. «перепелочка-а…»

С этого вечера не было дня, чтоб Миша не встречался с Таней. Иногда Таня приходила к нему и оставалась ночевать. Утром она всякий раз раскаивалась:

— Боже мой, что я совру Анатолию? Придется сказать, что после театра задержалась и осталась ночевать у подруги.

— У тебя есть такая подруга?

— У каждой женщины есть такая подруга. Сколько раз, — добавила она с улыбкой, — эта подруга и у меня так ночевала!..

В этот период Миша читал «Красное и черное» Стендаля и думал, что он Жюльен Сорель. Курил трубку. Ежедневно ходил в парикмахерскую. С мужем Тани Михаил разговаривал снисходительно-вежливо.

Неоднократно Миша предлагал Тане вообще переселиться к нему.

— Что ты, милый мой! — отвечала она на это. — Приедет твой дядя и, будьте ласковы, обоих нас выставит из комнаты… Выбейся сначала в люди. Там посмотрю… Потом, — говорила она очень искренне, — Анатолий для меня так много сделал, что я не могу поступить с ним по-свински… И мне с ним не плохо. Зачем мне уходить? — недоумевала Таня. — У тебя же нет ничего. Ты мне не можешь дать того, что Анатолий…

— Упрощенный материализм, — заметил Миша.

— Понимай, как хочешь…

Когда Анатолий уезжал в командировку, Миша оставался ночевать у Тани. Так случилось и на этот раз. Но в поздний час ночи позвонил телефон и Анатолий сказал, что ему не достали на поезд билета и он приедет сейчас домой.

— Подогрей чего-нибудь. Я голодный, Танечка.

Таня испуганно сообщила об этом Мише. Михаил наспех оделся и взволнованно-громко сказал:

— Я через балкон.

— Да что ты, обалдел! — Таня замахала широкими рукавами зеленого шелкового халата. — Балкон давно замазан… И при чем тут балкон? — возмутилась она. — Смело можешь пройти черной лестницей. Вполне успеешь, никто тебя не заметит… Только сейчас же уходи, сейчас же…

Миша, униженный, уходил черным ходом. «Как это все отвратительно и низко! — думал он, закуривая. — Пошло. Любовник… Ну какой я любовник? Отвратительно… Связался с глупой бабой… На кой черт это мне?»

Калитка была на цепи. Пришлось нагнуться. В эту минуту Михаил услыхал звонкий голос Таниного мужа. Анатолий стоял у крыльца парадной двери и с кем-то разговаривал.

— Тебя это удивило… Прежде чем идти домой, я всегда звоню. Не люблю попадать в неловкое положение. Надо уметь пользоваться телефоном. А то еще натолкнешься на этого вундеркинда, чересчур восхваленного тобой, Пингвин.

— На Колче, — прокаркал Пингвин.

— Он ничего, кажется, парень. Но я не люблю вундеркиндов… Что-то в них есть уродливое…

Миша тоже терпеть не мог вундеркиндов. Сгорая от стыда, он притулился в уголок калитки. Может быть, выскочить и объясниться? Вызвать на дуэль?.. Но вместе с этим он почувствовал и какую-то симпатию к мужу Тани.

— Это пустяки, — продолжал Анатолий. — Мы сами с усами… Все это мелочи жизни. Но вот у меня что-то неладное с почками, Пингвин… Под глазами мешки. Быстро устаю. Вот это худо.

— Почки — плохо, — согласился Пингвин. — Триппер — это еще «Как хороши, как свежи были розы!..», а почки — звонок оттуда.

— Ты утешишь!.. Ну, прощай, Пингвин! Завтра рано вставать. Это тебе, бездельнику, можно ни черта не делать. И как тебе не надоест?

Парадная дверь хлопнула. Миша услыхал удаляющиеся шаги Пингвина. Михаилу не хотелось с ним встречаться, пошел в гостиницу переулками.

У дверей его комнаты стоял Пингвин.

— Вот хорошо, — сказал он. — Вы мне нужны. Вас редко можно застать дома. И когда вы есть, стучишь, стучишь — все равно не открываете… Ваши работы хочет посмотреть Дмитрий Синеоков. Если не возражаете, тогда он завтра придет. Благодарите меня, это я его натравил на вас.

— Великолепно, великолепно, — пробормотал Миша.

Он твердо решил больше не встречаться с Таней. Это унизительно. Глупо. Бегать по ночам. Мне не надо сомнительного чужого счастья. У меня будет свое, такое же сомнительное… Бегать по ночам. Подлезать под калитку… Девятнадцатый век. Феодализм.

Утром Михаил позвонил Тане:

— Я к вам никогда не приду.

— Что-нибудь случилось?

— Ничего особенного. Только я не любовник. Я не гожусь для этой жалкой роли. Простите меня, Таня, но я к вам больше не приду.

— Не ты, так будет другой.

— Не сомневаюсь.

— Подумаешь, Художественный театр! Нашел, чем пугать. Ты еще глупый. То он безумно влюблен и хочет с балкона прыгать… Как угодно. Просить не стану.

— Прощайте, Таня. Не сердитесь.

— Мне не на что сердиться. Бывайте здоровеньки… Дай вам бог. А я себе всегда найду.

— Не сомневаюсь.

В это утро Миша был уверен, что он ничтожество и картина его «Первый звонок» бездарна.

Дмитрий Синеоков давно знал Пингвина: сталкивался с ним в редакциях. Пингвин отличался от других журналистов не только слишком длинной фигурой, но и характером поведения. Он был молчалив и Синеокову казался всесторонне, особенно политически, образованным. Вначале Дмитрий принимал его за партийного и соответственно разговаривал с ним. Узнав, что Пингвин беспартийный, он не изменил к нему своего отношения, как обычно в таких случаях, а сохранил осторожно-почтительное внимание. Улыбался с таким видом, что мы, мол, друг друга вполне понимаем. Встречая Пингвина на улице, подходил к нему и шел с ним вместе. «Длинноногий иронист», — называл он его в душе… Пингвин был непонятен Синеокову. «С восемнадцатого года быть в партии, участвовать в гражданской войне… И все это потом „променять“ на писание фельетончиков!.. Чудак! О, будь я на его месте!.. У меня бы не так-то легко отобрали партбилет…»

Когда Пингвин рассказал о художнике Колче, это заинтересовало Синеокова. Ему давно хотелось выдвинуть («открыть») новое дарование. То, что рассказывал Пингвин о Мише, вполне подходило. Племянник какого-то ответственного работника. Комсомолец. Недавно приехал из провинции… Дмитрий, как бы невзначай, осведомился у Пингвина:

— Он комсомолец?

— Да, — не задумываясь ответил Пингвин.

Он знал: скажи иначе, навряд ли Дмитрий Синеоков снизошел бы пойти на дом смотреть картины неизвестного художника, хоть будь тот трижды гениален. Поэтому Пингвин еще раз, как бы невзначай, упомянул о партийном стаже Праскухина.

— Это все хорошо… Только жаль, что не рабочий, — сказал Синеоков и записал Мишин адрес и телефон.