Борис Левин - Юноша

— Я был в комсомоле, но меня этим летом исключили.

— Как это ужасно, Миша!.. Если б меня исключили из партии, я б, наверно, не могла так просто говорить об этом.

— Я это очень хорошо понимаю, — смутился Миша, — но я восстановлюсь. Вот я закончу картину. Потом у меня будет выставка. Стану известней и обязательно восстановлюсь в комсомоле, а может быть, примут прямо в партию. Мне бы хотелось — прямо в партию. Но я тоже не мыслю себе жить иначе.

Нина сначала не хотела идти ночевать домой. Миша предложил ей переночевать у него.

— Уступлю вам свою комнату, а сам переночую у Пингвина… Вот еще с Пингвином вам надо познакомиться. «Любопытный экземпляр», как он любит выражаться.

— Нет, Миша, лучше я пойду к себе… Надо объясниться с Владыкиным. Зачем затягивать?.. Как это все противно! Ой-ой!.. А завтра после работы я к вам приду. Посмотрю ваши картины.

Миша проводил Нину до дому.

Владыкин встретил Нину свирепо:

— Где ты пропадала? Тебе было известно, что я приеду. Все время ждал! Остался без обеда. Не пойду же я один обедать. Единственный раз в выходной день, когда хочется с женой пообедать…

Нина молча сняла пальто. По ее лицу Володя увидел: что-то случилось.

— Откуда цветы? — спросил он придирчиво, войдя к ней в комнату.

— Миша Колче принес, — солгала Нина. — Но вот что, Володя, — начала она как можно спокойней, — вот уж год, как ты живешь с Онегиной… Об этом знают все… И твои друзья — Фитингофы, Синеоковы… Так вот что, Володя, я с тобой больше жить не намерена. Как обменяю комнату, перееду. И больше нам разговаривать не о чем… Иди к себе… Мне неприятно тебя видеть…

Владыкин стоял посреди комнаты, бледный, и часто мигал глазами.

— Нина!.. — произнес он жалобно. — Ну, я виноват… Ну, я действительно виноват. — Он приблизился к кровати, на которой лежала Нина. — Честное слово, я был пьян… И черт ее знает, как так случилось… Но она так в меня влюблена… Мне на нее абсолютно плевать. Она мне абсолютно не нравится… По-настоящему только тебя одну люблю… Честное слово…

Владыкин неожиданно стал на колени и стал целовать свесившуюся с кровати узкую белую руку Нины. Она отняла руку.

— Хочешь — ноги твои поцелую, — и он действительно поцеловал Нинину коричневую туфлю. — Делай со мной, что хочешь, Нина. Но только не это. Я без тебя погибну. Ты моя сила, Нина… А помнишь, как мы голодали? Помнишь, когда я еще был неизвестен, помнишь, ты приходила с холода и я отогревал твои ноженьки… Помнишь?.. А теперь ты меня гонишь, — всхлипывал Владыкин. Он плакал. — Я только тебя люблю… Я буду работать… И только тебя…

— Ты никого не любишь, — сказала задумчиво Нина. Она привыкла к слезам Владыкина: кроме раздражения, они у нее ничего не вызывали. — Ты только себя любишь, Володя… Да встань! Не хлипай!.. Но вот скажи, пожалуйста… — Она вскочила с кровати и теперь стояла у полки с книгами. — Скажи, пожалуйста, просто любопытно, зачем ты всем говорил, что я «похварываю»? Сволочь! — неожиданно резко крикнула она. — Ты меня унижал перед Синеоковыми и Фитингофами. Ты меня унижал…

Нина дрожала от негодования.

— Га-а! — закричал Владыкин. — Вот оно! Ревнуешь! Бабская буза! А еще коммунистка! Вот оно — сказывается твоя буржуазность!..

Нина, сдерживая негодование, старалась объяснить Владыкину, что это вовсе не ревность. Ведь она его товарищ, а он ее обманывал. В браке коммунистов самое главное — товарищество. Если бы он ее бросил, ей было бы тяжело, неприятно. Вот это и был бы тот остаток старых чувств, о котором он говорит. Но в конце концов она бы поняла это.

— Ты обкрадывал меня, как мародер. Ты помимо моей воли ставил меня в унизительное положение. Больная жена цепляется за своего мужа, который давно любит другую… И по отношению к Онегиной ты поступал подло. Она никогда не узнает, что я искренне возмущена не только за себя, но и за нее.

Но то, что Миша понял сразу, Владыкин никак не мог понять. Он продолжал бушевать.

— Два раза был у Онегиной. Скандалы закатываешь! Никуда отлучиться нельзя… Ревность!.. Недаром все говорят, что в тебе много еще буржуазных чувств…

— Разве так ревнуют?.. Ты меня предал… Понимаешь, ты предал!

Нине очень хотелось, чтоб он это понял.

— Откуда ты знаешь? И вообще откуда ты знаешь про историю с Онегиной? Это сплетни…

— Уходи, — сказала Нина. — Мне с тобой не о чем разговаривать…

Владыкин с видом несправедливо обиженного и оскорбленного молча вышел. Нина замкнула на ключ комнату.

Громко ругаясь, чтоб Нина слышала, Володя оделся и так хлопнул дверью, что с верхней полочки вешалки слетела одежная щетка.

Он пришел к Онегиной. Ирина Сергеевна ждала его в малиновом бархатном платье, в том самом платье, в котором она его встретила год тому назад. Стол был накрыт на две персоны. В комнате было полутемно. Горела настольная лампа под шелковым синим абажуром.

Владыкин шумно стал есть и пить…

— Ты понимаешь, Иринка, какое дело, — говорил он, наливая себе рюмку. — Я приехал, а дома буза… Нинка все узнала… У тебя нет горчицы? Ревнует! Боже мой, что делалось!.. Она бешено ревнует… Какая-то сволочь все ей рассказала… За такие дела надо морду бить… А ты чего не ешь?

— Письма она тебе не показывала? — спросила Ирина Сергеевна.

— В том-то и дело, что нет у нее никакого письма… Никаких доказательств… Если б они были, она бы их сразу мне выложила… Да откуда им быть… Я, конечно, — все отрицать. А она не верит… Я признался, что с тобой встречаюсь, но больше ничего.

— Неужели она тебе не показала письма?..

— Да нет у нее никаких доказательств… Что теперь делать?.. Ругается и хочет разводиться.

— А ты не живи с ней, Володя. Не живи с ней, Володя, — и Ирина присела к нему в кресло. Прижалась к нему. Гладила его коротко стриженную голову, целовала бурую шею. — Я умоляю тебя, Володечка… Мой любимый, мой муж… Живи со мной… Видишь, она тебя гонит… Уходи от нее. Уходи!

— И не думаю, — сказал Владыкин, отшатнулся и закурил.

Ирина Сергеевна села напротив, перебирала пальцами складки синего абажура.

— И ты, Иринка, выбрось из головы, что я на тебе когда-нибудь женюсь. Ты часто ко мне с этим пристаешь. Этого никогда не будет. Это я честно говорю… И зачем это тебе?.. Этого никогда не будет. Нет, ты об этом и не думай… Выбрось из головы…

Ирина Сергеевна отодвинула тарелки, положила золотую голову на руки и не спускала глаз с Владыкина.

Он докурил. С присвистом высосал пищу из зубов и встал.

— Я побегу, Иринка… Вот несчастье… Теперь, наверно, недельки две, а то и больше, не придется тебя видеть… А то Нинка, знаешь, сумасбродная, — даже с некоторым удовольствием сказал он. — Еще в самом деле выкинет какой-нибудь номер… Ну, прощай, Ируся… Все, что надо, передавай через Синеокова.